5 (15) апреля 1684 г. в Лифляндии в крестьянской семье родилась Марта Самуиловна Скавронская - вторая жена Петра Великого, будущая российская императрица Екатерина I Алексеевна.

Марта Скавронская в юности проживала в доме пастора Глюка в Мариенбурге, где работала одновременно прачкой и кухаркой. В 1702 г. после взятия Мариенбурга русскими войсками будущая русская императрица стала военным трофеем и оказалась в обозе сподвижника Петра I графа Б. П. Шереметьева, а затем у князя А. Д. Меншикова . В 1703 г. Пётр I отобрал Марту у князя и поместил её в селе Преображенском в числе придворных девиц царевны Натальи. Здесь она приняла православие и была наречена Екатериной Алексеевной, так как крёстным отцом её был сын Петра I царевич Алексей . Екатерина отличалась весёлым, ровным, ласковым характером, легко приспосабливалась к капризам Петра, мирилась с его вспышками беспричинного гнева, умела помогать во время приступов эпилепсии и легко делила с ним трудности походной жизни. Она никогда не принимала непосредственного участия в решении политических вопросов, но имела на царя определённое влияние, нередко выступая перед ним заступницей А. Д. Меншикова.

В 1710 г. Пётр I подарил своей будущей жене Екатерине Алексеевне Сарскую мызу (впоследствии Царское Село), находящуюся в 25 км от Санкт-Петербурга.

По возвращении из Прутского похода в Петербург в феврале 1712 г. Пётр обвенчался с Екатериной, а их дочери Анна и Елизавета получили официальный статус цесаревен. В 1714 г. в память Прутского похода царь учредил орден Св. Екатерины , которым наградил жену в день её именин. В мае 1724 г. Пётр короновал Екатерину в качестве императрицы в московском Успенском соборе.

После смерти Петра I в 1725 г., усилиями Меншикова и при опоре на гвардию и петербургский гарнизон, Екатерина I была возведена на престол. В феврале 1726 г. при императрице был создан Верховный тайный совет , в состав которого вошли князья А. Д. Меншиков и Д. М. Голицын, графы Ф. М. Апраксин , Г. И. Головкин, П. А. Толстой, а также барон Г. И. Ф. Остерман. Совет создавался как совещательный орган, но фактически он управлял страной и решал важнейшие государственные вопросы.

В годы правления Екатерины I была открыта Императорская Академия наук , учреждён орден Святого Александра Невского , а также заключён союз с Австрией. Незадолго до кончины Екатерина по настоянию Меншикова подписала завещание, по которому престол должен был отойти к малолетнему внуку Петра I великому князю Петру Алексеевичу, будущему российскому императору Петру II .

6 (17) мая 1727 г. 43-летняя императрица Екатерина I Алексеевна скончалась и была похоронена в усыпальнице российских императоров в Петропавловском соборе в Санкт-Петербурге.

Лит.: Анисимов Е. В. Женщины у власти в XVIII в. как проблема // Вестник истории, литературы, искусства. Отделение историко-филологических наук РАН. М., 2005. С. 328-335; Из ольденбургского великогерцогского архива // Русский архив. 1904. № 1; Павленко Н. И. Екатерина I . М., 2009; Царица Екатерина Алексеевна, супруга Петра Великого в 1707-1713 гг. // Русская старина. 1880. Т. 28. № 8. С. 753-756; Соловьёв С. М. Сочинения. Кн. 9. Т. 18. М., 1998. Гл. 4. Царствование императрицы Екатерины I Алексеевны; То же [Электронный ресурс]. URL : http:// militera. lib. ru/ common/ solovyev1/18_04. html ; Шорникова И. Н. Звёздные часы императриц: Екатерина I , Анна Иоанновна, Елизавета и Екатерина II . Рязань, 1995.

См. также в Президентской библиотеке:

Алексеев А. С. Легенда об олигархических тенденциях Верховного тайного совета в царствование Екатерины I. М., 1896 ;

Арсеньев К. И. Царствование Екатерины I. СПб., 1856 ;

Георгий Михайлович. Монеты. Вып. 9: Монеты царствований императрицы Екатерины I и императора Петра II. СПб., 1904 ;

Ода и идиллия его императорскому величеству, всепресветлейшей, державнейшей, великой государыне императрице Екатерине Алексеевне, самодержице всероссийской, и проч. и проч. и проч. при всемилостивейшем и радостнейшем ея императорскаго величества, Свято-Троицкия Сергиевы лавры посещении. [М.], . с. ;

Описание коронации е. в. имп. Екатерины Алексиевны, торжественно отправленной в царствующем граде Москве 7 маия 1724 году: печатано в Санктпитербурхе при Сенате, 1724 году. Сентября 5 дня. А в Москве против тогож генваря в 30 день, 1725 году. [М.], . , 1-76, 78-81 [=80] с. ;

Описание коронации ее величества императрицы, Екатерины Алексиевны торжественно отправленнои, в царствующем граде Москве, 7 маия, 1724 году. СПб., 5 сент. 1724. , 25, с. ;

Опись документов и дел, хранящихся в Сенатском архиве. Отд. 1; Т. 2: Царствования Екатерины I, Петра II и Анны Иоанновны. Отд. 1: 1725-1733. СПб., 1910 ;

Основано Царское Село // День в истории. 5 июля 1710 г. ;

Планы и чертежи Министерства Императорского Двора. Гравюры «Коронование Екатерины I». 1725 г. ;

1727 года. Блаженныя и вечнодостоиныя памяти ея императорского величества, Екатерины Алексиевны, состоявшияся указы по кончину ея величества. Такожде Манифест о принятии россииского престола, всепресветлеишаго державнеишаго великого государя, Петра Алексиевича Втораго, императора и самодержца всероссииского, и присяга в вернои службе его величеству, и публичныяж указы по нынешнеи 1728 год. СПб., 1728. , 58, с.

Ранние годы

Вопрос о происхождении

1702-1725 годы

Любовница Петра I

Жена Петра I

Приход к власти

Правление. 1725-1727 годы

Внешняя политика

Конец правления

Вопрос о престолонаследии

Завещание

Екатерина I (Марта Скавронская , ; 1684-1727 гг.) - российская императрица с 1721 как супруга царствующего императора, с 1725 как правящая государыня; вторая жена Петра I Великого, мать императрицы Елизаветы Петровны.

По наиболее распространённой версии настоящее имя Екатерины - Марта Самуиловна Скавронская , позднее крещена Петром I под новым именем Екатерина Алексеевна Михайлова . Она родилась в семье прибалтийского (латышского) крестьянина родом из окрестностей Кегумса, захвачена в плен русскими войсками, стала любовницей Петра I, затем его женой и правящей императрицей российской. В её честь Петром I учреждён орден Св. Екатерины (в 1713) и назван город Екатеринбург на Урале (в 1723). Имя Екатерины I носит также Екатерининский дворец в Царском Селе (выстроенный при её дочери Елизавете).

Ранние годы

Сведения о молодости Екатерины I содержатся в основном в исторических анекдотах и недостаточно достоверны.

Наиболее распространённая версия такова. Родилась она на территории современной Латвии, в исторической области Видземе, входившей на рубеже XVII-XVIII веков в состав шведской Ливонии.

Родители Марты умерли от чумы в 1684 году, и её дядя отдал девочку в дом лютеранского пастора Эрнста Глюка, известного своим переводом Библии на латышский язык (после взятия Мариенбурга русскими войсками Глюк, как учёный человек, был взят на русскую службу, основал первую гимназию в Москве, преподавал языки и писал стихи по-русски). Марта использовалась в доме как служанка, грамотности её не учили.

По версии, изложенной в словаре Брокгауза и Ефрона, мать Марты, овдовев, отдала дочь в услужение в семью пастора Глюка, где её будто бы учили грамоте и рукоделиям.

По другой версии, до 12 лет Катерина жила у своей тетки Анны-Марии Веселовской, прежде чем оказаться в семье Глюка.

В возрасте 17 лет Марту выдали замуж за шведского драгуна по имени Иоганн Крузе (Johan Cruse), как раз накануне русского наступления на Мариенбург. Через день или два после свадьбы трубач Иоганн со своим полком отбыл на войну и по распространённой версии пропал без вести.

Вопрос о происхождении

Поиски корней Екатерины в Прибалтике, проведённые после смерти Петра I, показали, что у Катерины были две сестры - Анна и Кристина, и два брата - Карл и Фридрих. Их семьи Екатерина в 1726 году перевезла в Петербург (Карл Скавронский переехал ещё раньше, см. Скавронские). По мнению руководившего поисками А. И. Репнина, Христина Скавронская и её муж «врут », оба они «люди глупые и пьяные », Репнин предлагал отправить их «куда в другое место, дабы от них больших врак не было ». Екатерина присвоила Карлу и Фридриху в январе 1727 графское достоинство, не называя их своими братьями. В завещании Екатерины I Скавронские неопределённо названы «ближними сродственниками ея собственной фамилии ». При Елизавете Петровне, дочери Екатерины, сразу после её восшествия на престол в 1741 году в графское достоинство были возведены также дети Кристины (Гендриковы) и дети Анны (Ефимовские). В дальнейшем официальной версией стало, что Анна, Кристина, Карл и Фридрих - родные братья и сёстры Екатерины, дети Самуила Скавронского.

Однако с конца XIX века рядом историков такое родство ставится под сомнение. Указывается на тот факт, что Пётр I называл Екатерину не Скавронской, а Веселевской или Василевской, а в 1710 г. после взятия Риги в письме тому же Репнину называл совсем иные имена «сродственникам Катерины моей» - «Яган-Ионус Василевски, Анна-Доротея, также их дети». Поэтому предлагались иные версии происхождения Екатерины, согласно которым она двоюродная, а не родная сестра объявившихся в 1726 году Скавронских.

В связи с Екатериной I называется ещё одна фамилия - Рабе. По одним данным, Рабе (а не Крузе) - это фамилия её первого мужа-драгуна (эта версия попала в художественную литературу, например, роман А. Н. Толстого «Пётр Первый»), по другим - это её девичья фамилия, а некто Иоганн Рабе был её отцом.

1702-1725 годы

Любовница Петра I

25 августа 1702 года во время Великой Северной войны армия русского фельдмаршала Шереметева, ведущая боевые действия против шведов в Ливонии, взяла шведскую крепость Мариенбург (ныне Алуксне, Латвия). Шереметев, пользуясь уходом основной шведской армии в Польшу, подверг край беспощадному разорению. Как он сам доносил царю Петру I в конце 1702 года:

В Мариенбурге Шереметев захватил 400 жителей. Когда пастор Глюк в сопровождении своей челяди пришел ходатайствовать о судьбе жителей, Шереметев приметил служанку Марту Крузе и силой взял её к себе в любовницы. Через короткое время примерно в августе 1703 года её хозяином стал князь Меньшиков, друг и соратник Петра I. Так рассказывает француз Франц Вильбуа, находившийся на русской службе во флоте с 1698 года и женатый на дочке пастора Глюка. Рассказ Вильбуа подтверждается другим источником, записками 1724 года из архива ольденбургского герцога. По этим запискам Шереметев отправил пастора Глюка и всех жителей крепости Мариенбург в Москву, Марту же оставил себе. Меншиков, забрав Марту у пожилого фельдмаршала несколько месяцев спустя, сильно рассорился с Шереметевым.

Шотландец Питер Генри Брюс в «Мемуарах» излагает историю (со слов других) в более благоприятном для Екатерины I свете. Марту забрал полковник драгунского полка Баур (позднее ставший генералом):

Осенью 1703, в один из своих регулярных приездов к Меншикову в Петербург, Пётр I встретил Марту и вскоре сделал её своей любовницей, называя в письмах Катериной Василевской (возможно, по фамилии её тетки). Франц Вильбуа передаёт их первую встречу так:

В 1704 Катерина рожает первенца, названного Петром, в следующем году Павла (вскоре оба умерли).

В 1705 Пётр отправил Катерину в подмосковное село Преображенское, в дом своей сестры царевны Натальи Алексеевны, где Катерина Василевская выучилась русской грамоте, а, кроме того, сдружилась с семьей Меншикова.

Когда Катерина крестилась в православие (1707 или 1708), то сменила имя на Екатерину Алексеевну Михайлову, поскольку крёстным отцом её был царевич Алексей Петрович, а фамилию Михайлов использовал сам Пётр I, если желал остаться инкогнито.

В январе 1710 года Пётр устроил триумфальное шествие в Москву по случаю Полтавской победы, на параде провели тысячи шведских пленных, среди которых по рассказу Франца Вильбуа был и Иоганн Крузе. Иоганн признался о своей жене, рожавшей одного за другим детей русскому царю, и был немедленно сослан в отдалённый уголок Сибири, где скончался в 1721 году. Со слов Франца Вильбуа существование живого законного мужа Екатерины в годы рождения Анны (1708) и Елизаветы (1709) позднее использовалось противоборствующими фракциями в спорах о праве на престол после смерти Екатерины I. По запискам из ольденбургского герцогства шведский драгун Крузе погиб в 1705 году, однако надо иметь в виду заинтересованность немецких герцогов в легитимности рождения дочерей Петра, Анны и Елизаветы, которым подыскивали женихов среди немецких удельных правителей.

Жена Петра I

Ещё до законного замужества за Петром Катерина родила дочерей Анну и Елизавету. Катерина одна могла совладать с царём в его припадках гнева, умела лаской и терпеливым вниманием успокоить приступы судорожной головной боли Петра. По мемуарам Бассевича:

Весной 1711 года Пётр, привязавшись к обаятельной и лёгкой нравом бывшей служанке, повелел считать Екатерину своей женой и взял её в несчастливый для русской армии Прутский поход. Датский посланник Юст Юль со слов царевен (племянниц Петра I) так записал эту историю:

В Молдавии в июле 1711 года 190 тысяч турок и крымских татар прижали 38-тысячную русскую армию к реке, полностью окружив многочисленной конницей. Екатерина отправилась в дальний поход, будучи на 7-м месяце беременности. По широко известной легенде она сняла все свои украшения, чтобы отдать их на подкуп турецкому командующему. Пётр I смог заключить Прутский мир и, пожертвовав русскими завоеваниями на юге, вывести армию из окружения. Датский посланник Юст Юль, бывший при русской армии после выхода её из окружения, не сообщает о таком деянии Екатерины, но говорит о том, что царица (так теперь все называли Екатерину) раздала свои драгоценности на сохранение офицерам и потом собрала их. В записках бригадира Моро-де-Бразе также не упоминается о подкупе визиря драгоценностями Екатерины, хотя автор (бригадир Моро-де-Бразе) знал со слов турецких пашей о точном размере казённых сумм, направленных на взятки туркам.

Официальное венчание Петра I с Екатериной Алексеевной состоялось 19 февраля 1712 в церкви Исаакия Далмацкого в Петербурге. В 1713 году Петр I в честь достойного поведения своей супруги во время неудачного для него Прутского похода учредил орден Святой Екатерины и лично возложил знаки ордена на жену 24 ноября 1714 года. Первоначально он назывался орденом Освобождения и предназначался только Екатерине. О заслугах Екатерины во время Прутского похода вспомнил Пётр I в своем манифесте о коронации супруги от 15 ноября 1723 года:

В личных письмах царь проявлял необычную для него нежность к супруге: «Катеринушка, друг мой, здравствуй! Я слышу, что ты скучаешь, а и мне не безскучно … » Екатерина Алексеевна родила мужу 11 детей, но почти все они умерли в детстве, кроме Анны и Елизаветы. Елизавета позже стала императрицей (правила в 1741-1762), а прямые потомки Анны правили Россией после смерти Елизаветы, с 1762 по 1917. Один из умерших в детстве сыновей, Пётр Петрович, после отречения Алексея Петровича (старшего сына Петра от Евдокии Лопухиной) считался с февраля 1718 года до своей смерти в 1719 году официальным наследником российского престола.

Иностранцы, с вниманием следившие за русским двором, отмечают привязанность царя к супруге. Бассевич пишет про их отношения в 1721 году:

Осенью 1724 Пётр I заподозрил императрицу в супружеской неверности с её камергером Монсом, которого казнил по другому поводу. Он перестал с ней говорить, доступ к нему был ей запрещен. Только раз, по просьбе его дочери Елизаветы Пётр согласился отобедать с Екатериной, бывшей его неразлучной подругой в течение 20 лет. Только при смерти Пётр примирился с женой. В январе 1725 Екатерина проводила всё время у постели умирающего государя, он скончался на её руках.

Потомство Петра I от Екатерины I

Приход к власти

Манифестом от 15 ноября 1723 года Пётр объявил о будущей коронации Екатерины в знак особых её заслуг.

7 (18) мая 1724 Пётр короновал Екатерину императрицей в московском Успенском соборе. Это была вторая на Руси коронация женщины-супруги государя (после коронации Марины Мнишек Лжедмитрием I в 1605 г.).

Своим законом от 5 февраля 1722 Пётр отменил прежний порядок наследования престола прямым потомком по мужской линии, заменив его личным назначением царствующего государя. Стать преемником по Указу 1722 года мог любой человек, достойный, по мнению государя, возглавить государство. Пётр умер ранним утром 28 января (8 февраля) 1725, не успев назвать преемника и не оставив сыновей. Отсутствием строго определённого порядка престолонаследия трон России был отдан на волю случая, и последующее время вошло в историю эпохой дворцовых переворотов.

Народное большинство было за единственного мужского представителя династии - великого князя Петра Алексеевича, внука Петра I от погибшего при допросах старшего сына Алексея. За Петра Алексеевича была родовитая знать, считавшая его единственно законным наследником, рождённым от достойного царской крови брака. Граф Толстой, генерал-прокурор Ягужинский, канцлер граф Головкин и Меншиков во главе служивой знати не могли надеяться на сохранение полученной от Петра I власти при Петре Алексеевиче; с другой стороны, коронация императрицы могла быть истолкована как косвенное указание Петра на наследницу. Когда Екатерина увидела, что больше нет надежды на выздоровление мужа, то поручила Меншикову и Толстому действовать в пользу своих прав. Гвардия была предана до обожания умирающему императору; эту привязанность она переносила и на Екатерину.

На заседание Сената явились офицеры гвардии из Преображенского полка, вышибив дверь в комнату. Они откровенно заявили, что разобьют головы старым боярам, если те пойдут против их матери Екатерины. Вдруг раздался с площади барабанный бой: оказалось, что перед дворцом выстроены под ружьем оба гвардейских полка. Князь фельдмаршал Репнин, президент военной коллегии, сердито спросил: «Кто смел без моего ведома привести сюда полки? Разве я не фельдмаршал? » Бутурлин, командир Семеновского полка, отвечал Репнину, что полки призвал он по воле императрицы, которой все подданные обязаны повиноваться, «не исключая и тебя », добавил он внушительно.

Благодаря поддержке гвардейских полков удалось убедить всех противников Екатерины отдать ей свой голос. Сенат «единодушно» возвел её на престол, назвав «всепресветлейшей, державнейшей великой государыней императрицей Екатериной Алексеевной, самодержицей всероссийской » и в оправдании объявив об истолкованной Сенатом воле покойного государя. Народ был очень удивлен восшествием в первый раз в российской истории на престол женщины, однако волнений не было.

28 января (8 февраля) 1725 года Екатерина I взошла на престол Российской империи благодаря поддержке гвардии и вельмож, возвысившихся при Петре. В России началась эпоха правления императриц, когда до конца XVIII века правили, за исключением нескольких лет, одни женщины.

Правление. 1725-1727 годы

Фактическую власть в царствовании Екатерины сосредоточил князь и фельдмаршал Меншиков, а также Верховный Тайный Совет. Екатерина же была полностью удовлетворена ролью первой хозяйки Царского села, полагаясь в вопросах управления государством на своих советников. Её интересовали лишь дела флота - любовь Петра к морю коснулась и её.

Вельможи хотели управлять при женщине и теперь действительно добились своего.

Из «Истории России» С.М. Соловьева:

По инициативе графа П. А. Толстого в феврале 1726 года был создан новый орган государственной власти, Верховный Тайный Совет, где узкий круг главных сановников мог управлять Российской империей под формальным председательством полуграмотной императрицы. В Совет вошли генерал-фельдмаршал князь Меншиков, генерал-адмирал граф Апраксин, канцлер граф Головкин, граф Толстой, князь Голицын, вице-канцлер барон Остерман. Из шести членов нового учреждения только князь Д. М. Голицын был выходец из родовитых вельмож. В апреле в Верховный Тайный Совет был допущен молодой князь И. А. Долгорукий.

В результате, роль Сената резко упала, хотя его и переименовали в «Высокий Сенат». Верховники сообща решали все важные дела, а Екатерина только подписывала присылаемые ими бумаги. Верховный совет ликвидировал органы местной власти, созданные Петром, и восстановил власть воевод.

Длительные войны, которые вела Россия, сказались на финансах страны. Из-за неурожаев поднялись цены на хлеб, в стране нарастало недовольство. Чтобы предотвратить восстания был снижен подушный налог (с 74 до 70 копеек).

Деятельность екатерининского правительства ограничивалась в основном мелкими вопросами, в то время как процветали казнокрадство, произвол и злоупотребления. Ни о каких реформах и преобразованиях речи не было, внутри Совета шла борьба за власть.

Несмотря на это, простой народ любил императрицу за то, что она сострадала несчастным и охотно помогала им. В её передних постоянно толпились солдаты, матросы и ремесленники: одни искали помощи, другие просили царицу быть у них кумой. Она никому не отказывала и обыкновенно дарила каждому своему крестнику несколько червонцев.

В годы правления Екатерины I была открыта Академия наук, организована экспедиция В.Беринга, учрежден орден Святого Александра Невского.

Внешняя политика

За 2 года правления Екатерины I Россия не вела больших войн, только на Кавказе действовал отдельный корпус под началом князя Долгорукова, стараясь отбить персидские территории, пока Персия находилась в состоянии смуты, а Турция неудачно воевала с персидскими мятежниками. В Европе дело ограничивалось дипломатической активностью в отстаивании интересов голштинского герцога (мужа Анны Петровны, дочери Екатерины I) против Дании.

Россия вела войну с турками в Дагестане и Грузии. Замысел Екатерины возвратить герцогу Голштинскому отнятый датчанами Шлезвиг привел к военным действиям против России со стороны Дании и Англии. По отношению к Польше Россия старалась вести мирную политику.

Конец правления

Екатерина I правила недолго. Балы, празднества, застолья и кутежи, следовавшие непрерывной чередой, подорвали её здоровье, и с 10 апреля 1727 императрица слегла. Кашель, прежде слабый, стал усиливаться, обнаружилась лихорадка, больная стала ослабевать день ото дня, явились признаки повреждения лёгкого. Поэтому правительству пришлось срочно решать вопрос о престолонаследии.

Вопрос о престолонаследии

Екатерину удалось легко возвести на престол вследствие малолетства Петра Алексеевича, однако в русском обществе были сильные настроения в пользу взрослевшего Петра, прямого наследника династии Романовых по мужской линии. Императрица, встревоженная подметными письмами, направленными против указа Петра I от 1722 года (по которому царствующий государь имел право назначать себе любого преемника), обратилась за помощью к своим советникам.

Вице-канцлер Остерман предлагал для примирения интересов родовитой и новой служивой знати женить великого князя Петра Алексеевича на царевне Елизавете Петровне, дочери Екатерины. Препятствием служило их близкое родство, Елизавета была родной теткой Петра. Во избежание возможного в будущем развода Остерман предлагал при заключении брака строже определить порядок престолонаследия.

Екатерина, желая назначить наследницей дочь Елизавету (по другим источникам - Анну), не решилась принять проект Остермана и продолжала настаивать на своём праве назначить себе преемника, надеясь, что со временем вопрос разрешится. Тем временем главный сторонник Екатерины Меншиков, оценив перспективу Петра стать российским императором, перешел в стан его приверженцев. Более того, Меншикову удалось добиться согласия Екатерины на брак Марии, дочери Меншикова, с Петром Алексеевичем.

Партия во главе с Толстым, всего более содействовавшая возведению на престол Екатерины, могла надеяться, что Екатерина проживет еще долго и обстоятельства могут измениться в их пользу. Остерман грозил восстаниями народа за Петра как единственного законного наследника; ему могли отвечать, что войско на стороне Екатерины, что оно будет и на стороне её дочерей. Екатерина, со своей стороны, старалась вниманием завоевать привязанность войска.

Меншикову удалось воспользоваться болезнью Екатерины, которая подписала 6 мая 1727, за несколько часов до кончины, обвинительный указ против врагов Меншикова, и в тот же день граф Толстой и другие высокопоставленные враги Меншикова были отправлены в ссылку.

Завещание

Когда императрица опасно занемогла, для решения вопроса о преемнике во дворце собрались члены высших правительственных учреждений: Верховного Тайного Совета, Сената и Синода. Приглашены были и гвардейские офицеры. Верховное совещание решительно настояло на назначении наследником малолетнего внука Петра I - Петра Алексеевича. Перед самой смертью спешно было составлено Бассевичем завещание, подписанное Елизаветой вместо немощной матери-императрицы. Согласно завещанию престол наследовал внук Петра I, Петр Алексеевич.

Последующие статьи относились к опеке над несовершеннолетним императором; определяли власть Верховного Совета, порядок наследия престола в случае кончины Петра Алексеевича. Согласно завещанию, в случае бездетной кончины Петра его преемницей становилась Анна Петровна и её потомки («десценденты»), затем её младшая сестра Елизавета Петровна и её потомки, и лишь затем родная сестра Петра II Наталья Алексеевна. При этом те претенденты на престол, которые были бы не православного вероисповедания или уже царствовали за рубежом, из порядка наследования исключались. Именно на завещание Екатерины I 14 лет спустя ссылалась Елизавета Петровна в манифесте, излагавшим её права на престол после дворцового переворота 1741 г.

11-я статья завещания изумила присутствовавших. В ней повелевалось всем вельможам содействовать к обручению Петра Алексеевича с одной из дочерей князя Меншикова, а затем по достижении совершеннолетия содействовать их браку. Буквально: «тако же имеют наши цесаревны и правительство администрации стараться между его любовью [великим князем Петром] и одною княжною князя Меншикова супружество учинить».

Такая статья явно свидетельствовала о персоне, участвовавшей в составлении завещания, однако для русского общества право Петра Алексеевича на престол - главная статья завещания - было бесспорно, и волнений не возникло.

Позже императрица Анна Иоанновна приказала канцлеру Головкину сжечь духовную Екатерины I. Он исполнил, тем не менее сохранив копию завещания.

Провозглашение Екатерины I императрицей

В то время как Петр боролся со смертью, в других покоях дворца вельможи вели совещание о престолонаследии. Одни из них тогда же ухватились за права великого князя Петра, сына царевича Алексея Петровича; таковы были князья Голицыны, Долгорукие, Репнины; другие – в челе их Меншиков, генерал-адмирал Апраксин, Толстой, Бутурлин – хотели возвести на престол Екатерину, основываясь на том, что сам Петр короновал ее, и указывали, что возведение великого князя Петра, бывшего еще малолетним, может отозваться недоразумениями и междоусобиями. Некоторые из сторонников великого князя Петра пытались было согласить обе партии и предлагали объявить императором великого князя Петра, а до совершеннолетия его вручить правление Екатерине вместе с сенатом. Сторона, желавшая возведения на престол Екатерины без участия великого князя Петра, взяла наконец верх чрез то, что Толстой и Бутурлин пригласили во дворец кружок гвардейских офицеров, а за стенами дворца поставили оба гвардейских полка с готовностью употребить в дело оружие, если понадобится.

Екатерина I. Портрет неизвестного художника

– Кто смел без моего ведома привести сюда войско? – говорил князь Репнин, президент Воинской коллегии.

– Я, – отвечал Бутурлин; – это сделал я по повелению императрицы. Все обязаны ей повиноваться, не исключая и тебя!

У тех, которые были на стороне великого князя Петра, недоставало согласия; все почти находились по разным поводам в неприязни друг с другом; многие, сверх того, боялись, чтоб им не откликнулся суд над царевичем Алексеем Петровичем. Таким образом, Репнин, не ладивший с Голицыными, перешел на сторону Екатерины; пристал туда же и канцлер Головкин. Позвали кабинет-секретаря Макарова; он при Петре Великом долгое время ведал дела, непосредственно исходившие от государя.

– Нет ли какого завещания или распоряжения покойного государя насчет преемства престола после его кончины? – спросил Макарова генерал-адмирал Апраксин.

– Ничего нет! – отвечал Макаров. – Несколько лет тому назад государь составил завещание, но уничтожил его перед своею последнею поездкою в Москву. Хотя он после того и говорил о необходимости написать новое, но не приводил в исполнение этого намерения. Государь высказывал такую мысль: "Если народ, выведенный мною из невежественного состояния и поставленный на степень могущества и славы, заявит себя неблагодарным, то не поступит согласно моему завещанию, хотя бы оно было написано, и я не желаю подвергать моей последней воли возможности оскорбления; но если народ будет чувствовать, чем обязан мне за мои труды, то станет сообразоваться с моими желаниями, а они были выражены с такою торжественностью, какой нельзя было бы сообщить никакому писанному документу.

– Я прошу дозволить мне сказать слово, – произнес тогда Феофан Прокопович. – И, когда получил желаемое дозволение, начал со свойственным ему красноречием говорить о святости данной всеми подданными присяги в 1722 году – признавать преемником государю ту особу, которую он сам назначит.

– Однако, – возразили ему, – покойный не оставил завещания, по которому было бы можно указать на избранную им особу. Это обстоятельство можно скорее принять за признак нерешительности, и поэтому, при неимении преемника, указанного прежним императором, вопрос о престолонаследии должно решить государство.

– Преемником себе, – сказал Феофан, – государь указал супругу свою Екатерину, короновав ее сам императорскою короною в Москве. Это коронование само по себе, без всякого другого документа, дает ей неоспоримое право на управление государством.

На это возразили некоторые: у других народов супруги монархов коронуются вместе с ними, однако такая коронация не дает им права наследовать престол после кончины супругов.

Тогда кто-то из сторонников Екатерины сказал: "Покойный государь именно с тою целью и совершил эту коронацию, чтоб указать в Екатерине себе преемницу на престоле. Еще до похода в Персию он объяснял свои виды четырем сенаторам и двум членам Синода, которые и теперь находятся на совещании: он тогда говорил, что хотя в России нет обычая короновать цариц, но необходимость требует этого, чтобы престол после его смерти не остался праздным и чрез то не возникло бы какого-нибудь повода к недоразумениям и смутам".

Феофан с своей стороны рассказал о речи, которую произнес покойный государь перед венчанием на царство Екатерины в доме английского негоцианта; потом архиерей обратился к Головкину и другим лицам, которые были вместе с государем у этого негоцианта, и спросил: помнят ли они эти слова покойного монарха?

Канцлер подтвердил слова Феофана. Другие также отвечали утвердительно.

Меншиков, которому в его положении более всех тогда хотелось, чтоб на престол взошла Екатерина, с жаром воскликнул:

– Какого же еще выражения воли покойного монарха нам добиваться? Свидетельство таких почтенных особ стоит всякого завещания. Если великий наш государь поверил свою волю правдивости знатнейших своих подданных, то не сообразоваться с этим было бы с нашей стороны преступлением против их чести и против самодержавной воли государя.

– Нам, – сказали тогда другие, – нечего толковать о том, кого избирать наследником престола: дело давно решено, и мы сюда собрались не для избрания, а для декларации.

– Да, – сказал генерал-адмирал Апраксин, – по силе коронации, совершенной в Москве в 1724 году, сенату остается провозгласить Екатерину Алексеевну императрицею и самодержицею всероссийскою, с теми правами, какими пользовался ее покойный супруг.

В таком смысле составлен был акт, и все подписали его без возражений. Потом отправились приглашать Екатерину.

Облитая слезами, вышла Екатерина из царской опочивальни в сопровождении голштинского герцога и обратилась с трогательною речью к вельможам, говорила о своем сиротстве, вдовстве, поручала себя и все свое семейство покровительству сената и вельмож, просила их быть милостивыми и к голштинскому герцогу, которого покойник любил и назначил своим зятем. В ответ на такие слова Апраксин, став на колени, поднес ей акт о признании ее преемницею Петра. Раздались одобрительные восклицания в зале.

– Любезноверные мои! – сказала Екатерина. – Исполняя намерение вечно дорогого моему сердцу в Бозе почившего супруга, я посвящу дни мои трудным заботам о благе государства до тех пор, пока Бог не отзовет меня от этой земной жизни. Если великий князь Петр Алексеевич будет пользоваться моими советами, то, быть может, я буду иметь в моем печальном вдовстве то утешение, что приготовлю вам императора, достойного по крови и имени того, которого вы только что лишились.

Громогласное ура огласило залу; такие же крики раздались и за стеною дворца.

31 января был издан от Синода, сената и генералитета манифест, извещавший всю Россию о кончине ее государя, императора Петра, и обязывавший всех подданных Российской империи присягать на верность императрице Екатерине Алексеевне, так как уже вся Россия в 1722 году присягнула соблюдать закон о признании наследником престола то лицо, которое изберет последний государь, а в 1724 году сам Петр в Москве короновал императорскою короною свою супругу Екатерину и тем самым указал в ней ту особу, которую пожелал назначить после себя преемницею.

Портрет Екатерины I работы Ж.-М. Натье, 1717

Весь Петербург присягнул новой государыне Екатерине I без малейших признаков ропота или недовольства. Когда начали приводить к присяге народ в Москве, оказались небольшие сопротивления, не имевшие, однако, ни влияния на народную громаду, ни важных последствий. Двое раскольников заупрямились, объявили, что не станут присягать Екатерине и не признают ее за государыню. Их сначала посекли кнутом, а потом, когда кнут их не донимал, стали жечь огнем и после двух пыток принудили произнести присягу. В губерниях были также проблески неудовольствия, выражавшегося главным образом всякого рода болтовнёю. "Настоящий царь наш Петр, – говорили некоторые, – не умер, да и не царствовал; он молодым еще попался в плен к шведам и до сих пор находится у них в неволе, а шведы вместо него послали в Россию похожего на него лицом своего человека, и тот, назвавшись царем Петром, начал людям бороды резать и нехристей своих в высокие чины жаловал, и так похож был на настоящего Петра, что никто не мог распознать, что это не истинный царь, только узнала его царица, и за это он с царицею развелся и посадил ее в монастырь, а сам другую жену взял себе, из немок. Вот этот-то фальшивый Петр недавно умер, оставивши царство своей царице немке Екатерине. А теперь вот настоящий царь Петр освободился из неволи и ворочается в свое царство. И сын его, царевич Алексей, жив и находится у своего тестя, цесаря". Другие не отрицали, чтоб царствовавший под именем Петра был на самом деле им, однако порицали его за введение иноземных обычаев и за отяготительные для народа учреждения, а по обычному в русской духовной жизни приему взваливали все дурное на бояр, обвиняя их за то, что давали худые советы государю. Третьи вопияли прямо против воцарения Екатерины и кричали, что царствовать надлежит не ей, а царевичу, сыну Алексея. Все это имело важные последствия для тех, которые только так болтали и за свою болтовню подвергались наказанию. Народ везде покорно присягал Екатерине. Только вымысел, что царевич Алексей, о смерти которого в свое время было объявлено всей России, не умер, а где-то спасается, пришелся более по нраву русскому народу; но и тут обстоятельства показали, что теперь не так легко внушать к себе всеобщую веру самозванцам, как было в начале XVII века. Скоро после обнародования манифеста о кончине Петра и о восшествии Екатерины в двух противоположных между собою русских краях явились один за другим два названых царевича Алексея. Первый огласил себя в Почепе, в Малороссии Он был родом сибиряк, сын звонаря из города Погорельского, служил семнадцать лет в гренадерах и потом переведен был в другой полк, расположенный на квартирах в Малороссии. Там никто его не узнал, и он начал возвещать, что он – спасшийся от смерти царевич Алексей. Этому плуту не удалось погулять; его тотчас же схватили и посадили под стражу. Другой явился в Астрахани; и тот был также уроженец сибирский, крестьянин по сословию, занимавшийся извощичьим ремеслом на чужой стороне. Звали его Евстигней Артемьев. Этому молодцу предприятие сначала стало было удаваться. Нашлись такие, что поверили его речам. Но вскоре в каком-то пригородном селении его схватили и доставили в Астрахань, а тамошнее местное начальство приказало посадить его в тюрьму и послало о нем донесение в Петербург. Оба названые царевича – и почепский и астраханский – были привезены в Петербург и в ноябре 1725 года публично казнены смертью.

Правление Екатерины I

Первое время по своем вступлении на престол Екатерина посвятила печальному долгу погребения своего супруга. Набальзамированное тело государя было выставлено в дворцовой зале, нарочно украшенной применительно к значению грустного торжества. В этой зале гроб Петра стоял с 13 февраля по 8 марта, и в этот промежуток времени поставлен был близ него другой гроб – с трупом шестилетней дочери Петра, Наталии. 8 марта оба гроба повезли в деревянную церковь Петропавловского собора, временно построенную до окончания каменной, и тогда Феофан Прокопович произнес свою знаменитую надгробную речь, которая не только произвела потрясающее впечатление на слушателей, но и впоследствии считалась одним из лучших образцов духовного красноречия. Труп усопшего императора, посыпанный землею, был оставлен в закрытом гробе на катафалке и, по известию Голикова, стоял в церкви около шести лет.

Было много дел, начатых Петром и не оконченных по случаю его смерти. Екатерина решилась их окончить. В феврале 1725 года дано было поручение датчанину Берингу снарядить мореходную экспедицию к берегам Камчатки: это делалось по воле Петра, которого незадолго до кончины занимала мысль – узнать, соединяется ли Азия с Америкою или отделяется от нее водою? Тогда же Екатерина по проекту, начертанному Петром в 1724 году, положила открыть Академию наук и с этой целью повелела русскому послу в Париже, князю Куракину, приглашать в Россию иностранных ученых для занятия мест в русской Академии наук, которая, однако, на самом деле была открыта не ранее октября 1726 года. В мае 1725 года учрежден был кавалерственный орден Александра Невского, и это делалось также по мысли Петра: он заявлял о таком намерении еще до Персидского похода. Того же года, в том же месяце мае совершено было бракосочетание великой княжны Анны Петровны с голштинским герцогом во исполнение воли покойного императора, который сам обручил августейшую чету. Екатерина оказала милости лицам, подвергшимся опале их государя в последнее время его царствования. Получили свободу и восстановление своих гражданских прав лица, наказанные политическою смертью по делу Монса; объявлено прощение Шафирову, и Екатерина поручила ему писать историю Петра Великого; допущены были к службе и к царской милости дети казненного князя Гагарина; выпустили на волю малорусов, посаженных Петром в Петропавловскую крепость с наказным гетманом Полуботком, умершим в заточении. Дела внешние в 1725 году шли удачно в смысле докончания планов Петра. Оставленный в Закавказье Петром генерал Матюшкин усмирил в Грузии мятеж и убедил грузинского царя Вахтанга отдаться под покровительство России, а потом напал на Дагестан, разорил множество аулов, разрушил шахмалову столицу Тарки, выгнал самого шахмала, неприязненного к России, и достоинство шахмала уничтожил вовсе. В октябре 1725 года отправлен был Екатериной иллирийский граф Савва Владиславович в отдаленный Китай для установления прочных границ и для распространения взаимной торговли между русскими и китайцами.

Екатерина I с первого взгляда могла считаться хорошо подготовленною к той великой роли, какая теперь выпала ей на долю. Она была постоянною спутницею и самым искренним другом великого государя, правившего Россиею с такою славою, какой не достигал никто из его предшественников. Что всего важнее – сам великий преобразователь заявлял пред всею Россиею, что Екатерина, будучи его любимою супругою, была в то же время его помощницею и участницею во всех важных воинских и гражданских предприятиях. Много в ее пользу говорило уже то, что в течение многих лет она могла не только дружелюбно уживаться с таким характером, какой был у Петра, но и заслужить у него высокое о себе мнение. Но Екатерина может служить наглядным доводом той истины, что нельзя делать суждений: как поступила бы известная человеческая личность в таких и таких-то случаях, когда подобные случаи прежде не представлялись ей в жизни. В такого рода суждениях мы обыкновенно ошибаемся. Ошиблись бы мы в приговоре о том, что вышло бы из Екатерины, оставшейся на престоле полновластною решительницею судьбы своей и судьбы подвластного ей государства, ошиблись бы, если б Екатерина сошла со сцены прежде кончины мужа и не сделалась после него самодержавной государыней. Мы были бы вправе ожидать от нее чего-нибудь необыкновенного, особенно руководствуясь приговором Петра Великого, так отлично умевшего ценить людей. Не то выказалось в истории. Екатерина, как жена Петра, была действительно женщина большого ума, но это была одна из таких умных женщин, каких на свете немало во всех сословиях и при всяких жизненных условиях. Такие женщины, как Екатерина I, соединяя с умом честность, могут быть добрыми супругами и матерями, приятными собеседницами, хорошими хозяйками и вполне заслуживать самые лестные отзывы не только от своих родных и домашних, но и от чужих, кто только их знает. Но далее такие женщины не представляют за собою никаких достоинств. Без мужа, без взрослых детей, без близкого круга родных и друзей, служащих ей постоянною опорою, такая женщина решительно может потеряться, опуститься и, при всех своих нравственных достоинствах, никуда не быть пригодною. Такова по существу своему Екатерина. Она превосходно умела пользоваться обстоятельствами, в которые поставила судьба ее женскую жизнь; она приобрела любовь и уважение как супруга, так и всего круга близких людей и настолько привлекла к себе их сердца, что они признавали за ней такие достоинства, каких на самом деле у нее вовсе не было. Екатерина была женщина в полном смысле своего века воспитанная и сжившаяся в такой среде, где женщина, по существу своей природы, обязана быть только помощницею – мужа ли, родителей, друзей, кого бы то ни было, но все-таки только помощницею, а не самобытною деятельницею: в этой среде ум женский только и пригоден на такое положение. Екатерина и была для Петра достойною помощницею. Не знаем, собственно, как выражалось это помощничество, но должны верить, потому что нам об этом заявляет сам Петр. По смерти Петра Великого Екатерина вдруг очутилась в положении выше своего женского ума. Приходилось стать выше всех, руководить другими, выбирать себе пригодных помощников. К этому не приготовили ее никакие предшествовавшие обстоятельства жизни; не приучил ее к этому гениальный ум Петра. Петр никого не мог приучить к самобытности; он любил и ценил только помощников, которые не смели ни противоречить ему, ни подавать советов, когда он их не требует, ни чего-нибудь делать мимо его ведома и без его воли. И Екатерина именно тем и заслужила высокое о себе мнение супруга, что умела ему угодить, а угождала ему только тем, что находилась у него во всегдашнем нравственном подчинении. Петра не стало. Екатерина, привыкши в течение двадцати с лишком лет видеть около себя другое лицо, которому безусловно подчинялась, и сознавать за собою только второстепенное значение, с первого же раза выказывается тем, чем выработала ее предшествовавшая жизнь: она предает себя со своею семьею покровительству и защите сенаторов и вельмож; но ее делают самодержицею; ей дают то, чего принять и хранить она никак не была в силах. Отказаться от этой чести было невозможно, если бы даже она и хотела: пришлось бы даже рисковать и своею собственною головою, и судьбою дочерей. Надобно было принимать новое положение. Но при этом новом положении Екатерине не приходится быть чьею-нибудь помощницею; у ней теперь должны быть помощники по ее собственному выбору, да и не одно лицо, а много; если б ей хотелось во что бы то ни стало оставаться по-прежнему в значении чьей-то помощницы, то пришлось бы сделаться помощницею многих, а этого никак невозможно: многие не могут между собою спеться до такой степени, чтобы достигнуть полного единства. Отсюда трагическое, можно сказать, положение Екатерины I, наступившее именно с той минуты, когда она, по воле судьбы, достигла той высоты, о какой в молодости ей и не снилось.

Екатерина I и Сенат

И это трагическое положение выразилось прежде всего в том, что Екатерина должна была отделываться и увертываться от Меншикова, который более других способствовал возведению ее на престол, думая, конечно, править всем государством от имени той, кто некогда была его служанкою, а теперь стала повелительницею. Надобно было искать противовеса Меншикову, и Екатерина думала найти его в своем зяте, голштинском герцоге; она сблизилась с ним, и, естественно, Меншиков и герцог невзлюбили друг друга. Дело пошло далее. Сенат, еще и при Петре нередко не представлявший согласия между своими членами, но сдерживаемый гениальным умом и железною волею самодержца, теперь остался без той крепкой узды, которая для него была необходима. В конце 1725 года в нем возникло разногласие. Миних потребовал 15 000 солдат на работы для окончания Ладожского канала. Одни из членов сената (между ними генерал-адмирал Апраксин и Толстой) находили, что надобно исполнить требование Миниха и окончить дело, начатое Петром, – дело, которому великий государь придавал большую ценность. Меншиков воспротивился, доказывал, что солдаты набираются с большими издержками не для земляных работ, а для защиты отечества от врагов, и когда его доводы не принимались, он деспотически именем императрицы объявил, что солдат не дадут на работы. Сенаторы оскорбились. После того начался ропот и затем тайные соображения и совещания о том, как бы вместо Екатерины возвести на престол великого князя Петра; царь-ребенок казался самым подходящим царем для тех, которые думали на самом деле править государством от его имени.

Узнал об этом Толстой, и по его предположению должно было образовать учреждение, стоящее выше сената и непосредственно управляемое особою государыни. Он склонил на свою сторону нескольких главных и влиятельнейших вельмож: Меншикова, князя Голицына, канцлера Головкина, вице-канцлера Остермана и генерал-адмирала Апраксина. Они предложили Екатерине проект учреждения Верховного тайного совета, который должен быть выше сената. Указ об учреждении его дан был Екатериной I в феврале 1726 года. Поводом к такому учреждению указано то обстоятельство, что некоторые заседающие в сенате в то же время состоят президентами коллегий, и сверх того, "яко первые министры имеют по должности своей тайные советы о политических и других военных делах". Обязанные в то же время заседать в сенате и вникать во все дела, подлежащие ведению сената, "за многодельством не могут вскоре чинить резолюции на внутренние государственные дела, и от того в тайных советах о важнейших делах им немалое чинится помешательство, а в сенате в делах остановка и продолжение". Новое учреждение отделяло от сената дела первой важности и состояло под непосредственным председательством высочайшей особы. Дела, подлежащие исключительно Верховному тайному совету, были все чужестранные и те из внутренних, которые требуют по существу своему высочайшей воли; например, новые налоги не могли быть постановлены иначе как по указу Верховного тайного совета. При самом открытии нового учреждения постановлено было правилом, что собрания верховного тайного совета должны еженедельно происходить по внутренним делам в среду, а по иностранным в пятницу, но если случится что-нибудь необыкновенное, то собрание может происходить и в другой какой-нибудь день недели, и тогда все члены особо о том оповещаются. Указы из совета издаются от имени императрицы Екатерины. Сенат перестал иметь право безапелляционных приговоров и должен был титуловаться уже не Правительствующим, а Высоким. Челобитчикам дозволялось подавать в Верховный тайный совет апелляцию как на сенат, так и на коллегии, но если кто подаст несправедливую апелляцию, тот подвергнется штрафу и плате в пользу тех судей, на которых он жаловался, и в таком размере, в каком взят был бы штраф с этих судей, если б жалоба, на них поданная, была признана справедливою. Если же челобитчик обвинит напрасно судей в таком неправом поступке, который по закону подлежит смертной казни, тогда челобитчик сам подвергнется смерти. Совет – поясняется в современном протоколе – не есть особенное судилище, а собрание, к облегчению ей (императрице) бремени служащее (Чт. 1858, 3. Протоколы В. т. сов., 5).

От ведомства сената были изъяты три коллегии: Иностранная, Воинская и Морская.

Членами новоучрежденного совета были лица, подавшие проект об его учреждении; к ним присоединен был граф Толстой, а чрез несколько дней после открытия совета, последовавшего 8 февраля, Екатерина I поместила в число членов герцога Голштинского (17 февраля), да еще с явным намерением поставить его выше прочих членов: "Понеже, – говорится в одном указе, – любезнейший нам зять его королевское высочество герцог Голштинский по нашему милостивому требованию в сем Верховном тайном совете присутствует, и мы на его верное радение к нам и к интересам нашим положиться совершенно можем, того ради и его королевское высочество яко наш любезнейший зять и по достоинству своему не токмо над прочими членами первенство и во всех приключающихся делах первый голос имеет, но и мы его королевскому высочеству позволяем из других Верховному тайному совету подчиненных мест все такие ведомости требовать, которые к делам в Верховном тайном совете предложенным, для лучшего о них изъяснения, ему потребны будут". Герцог, присутствуя в Верховном тайном совете первый раз 21 февраля и выказывая свое значение, милостиво заявил, что ему приятно будет, если другие члены будут иногда противного с ним мнения (Проток. Чт. 1858, 111, 5). Герцог плохо понимал, если не совсем не понимал по-русски, и потому для перевода его мнений на русский язык прикомандирован был камер-юнкер князь Иван Григорьевич Долгорукий.

В апреле 1726 года Екатерину I стали тревожить подметные письма, которых содержание указывало на существование людей, недовольных правлением, учрежденным по смерти Петра. Министры, члены Верховного тайного совета, представляли ей словесно разные замечания о том, как бы оградить престол от могущих произойти потрясений. Остерман представил свое мнение на письме и предлагал для устранения различных мнений о порядке престолонаследия соединить браком великого князя Петра с его теткою цесаревною Елизаветою Петровною, несмотря ни на их родство, ни на неравенство в возрасте, с тем что если у них не будет наследников, то наследство должно будет перейти к потомству Анны Петровны. Этот проект сделался предметом обсуждения на долгое время, но для истории он важен преимущественно потому, что в своем основании осуществился течением истории; хотя Елизавета не вышла за Петра, но действительно царствовала и, оставаясь бездетною, передала престол потомству сестры своей Анны Петровны.

Но как подметные письма продолжали появляться, то апреля 21 Екатериной издан был строгий указ против их сочинителей и распространителей; обещана была удвоенная награда тем, которые откроют и предадут в руки правосудия сочинителей подметных писем, затем воспрещались частные толки и беседы по вопросу о правах престолонаследия и объявлялось, что если в течение шести недель не откроются виновные в составлении подметных писем, то они будут преданы церковному проклятию.

Внутренняя политика Екатерины I

При существовании Верховного тайного совета короткое царствование Екатерины ознаменовалось тем, что обращено было внимание на некоторые отяготительные для народа приемы и учреждения прошлого царствования; кое-что было изменено, другое и вовсе отменено. Все доходы империи 1725 года простирались до 8 779 731 р. при расходах в 9 147 108 р., следовательно с дефицитом. Главная статья доходов падала на подушное, составлявшее в своем итоге сумму в 4 487 875 р., и этот род налога был самый отяготительный и наиболее нетерпимый народом как по существу своему, так еще более по способам взимания. По самому своему существу налог этот представлял видимую неравность и несправедливость. Платили записанные в ревизии, и так как ревизии не могли предприниматься часто, то необходимо выходило, что живые должны были платить за умерших, взрослые за малых, рабочие за престарелых, ни к какой работе не способных. Способ сбора этого налога был до крайности тяжел и ненавистен. Надобно знать, что по идее Петра этот налог определялся исключительно на содержание войска и самое войско положено было расквартировать сообразно сбору средств, так что взимание с записанных в подушный оклад предоставлялось самим воинским чинам с участием выбранных от земского дворянства комиссаров. Но это совершалось до крайности разорительно для крестьян и со всякими признаками злоупотреблений, казнокрадства, вымогательства и взяточничества.

В указе Екатерины I Верховному тайному совету от 9 января 1727 года соединено многое, что выдумалось и выработалось в течение года. Там (см. Сборн. Отд. русск. яз. и слов. Имп. Ак. н., IX, 86 и Чтен. 1857, III, 33) говорится: "Не только крестьянство, на которое содержание войска положено, в великой скудости обретается и от великих и непрестанных экзекуций и других непорядков в крайнее и всеконечное разорение приходит, но и прочие дела: яко коммерция, юстиция и монетные дворы, весьма в разоренном состоянии обретаются". Крестьянские побеги, опустошавшие русские края во все царствование Петра, не прекращались и теперь, иные убежавшие с места жительства шатались по лесам, образовьшали разбойничьи шайки и нападали на проезжих по дорогам, на помещичьи усадьбы; другие селились на окраинах, многие убегали за границу: некоторые искали приюта в Польше, другие в турецких и крымских владениях или у башкирцев. Правительство и Екатерина сознавали, что такие побеги происходили "не от одного хлебного недорода и от подати подушной", но и "от несогласия у офицеров с земскими". Но не следует думать, что только офицеры и солдаты тяготили крестьян в их быте: "Ныне над крестьянами разве десять или больше командиров находится вместо того, что прежде был один, а именно из воинских, начав от солдата до штабу и генералитету, а из гражданских и штатских от фискала, комиссаров, вальдмейстеров и прочих до воевод, из которых иные не пастырями, но волками в стадо ворвавшимися называться могут. Тому же подобные и многие приказчики, которые за отлучением помещиков своих над бедными крестьянами чинят что хотят".

Так представлялось тогдашнему правительству положение сельского рабочего класса, требовавшее мер к облегчению его судьбы и устроению его благосостояния. При самом вступлении своем на престол Екатерина сбавила с крестьян подушного оклада по четыре копейки с ревизской души, и это сделано было по необходимости, так как накопилось недоимок более миллиона за прошлый год, а за две трети текущего года собрана была только половина того, что следовало собрать. В 1727 году в Верховном тайном совете решено было, также вследствие убеждения о невозможности собрать с крестьян положенной суммы, следуемой по всей России с подушного оклада: устранить военных (генералитет, штаб- и обер-офицеров) от сборов подушного оклада и вывести их из уездов, расположив слободами при городах, а сбор подушного возложить на воевод, управляющих провинциями и зависящих от губернаторов, при участии вместе с воеводами по штаб-офицеру из войска. Разом с отстранением военных от сбора подушных денег упразднилась должность земских комиссаров и уничтожались их конторы, а в то же время и народные суды. Расправа и суд возлагались на воевод под ведением губернаторов, а высшею инстанциею, куда можно было подавать апелляции на губернаторов, была Юстиц-коллегия. Уничтожилась Мануфактур-коллегия, а вместо нее учреждался совет из фабрикантов, которые должны были съезжаться в Москву и служить без жалованья. Правительство вообще имело в виду упразднить многие канцелярии и правительственные должности, "потому что умножение правителей и канцелярий тягостно для народа и требует множество издержек", – такая причина приведена в протоколе Верховного тайного совета. Для порядка в расчете доходов и расходов возобновлялась упраздненная перед тем Ревизион-коллегия и учреждалась доимочная канцелярия. Упущения в сборах казенных платежей накоплялись и увеличивались, что и принудило к появление этого учреждения. Мы не имеем основания указать степень того участия, какое лично принимала Екатерина I в вопросе, касавшемся облегчения народа от тягостей подушных платежей и воинского самоуправства. Но вообще, как она полагала свое имя на указы, то, конечно, надобно допустить, что, если содержание их сочинялось другими, все-таки она сочувствовала их смыслу. Зная, как при всяком удобном случае она при Петре являлась на стороне тех, которые по своему положению нуждались в добродушном представительстве за них, смело можем признавать, что во время самобытного обладания верховною властью в делах, касавшихся облегчения народной участи, действовало доброе женское сердце Екатерины.

Екатерина I. Гравюра 1724

Феофан Прокопович и Феодосий Яновский

Но не во всех делах ее царствования, когда решения следовали от ее имени, можно с достоверностью признавать личное участие Екатерины. Совершались вопиющие возмутительные деяния, и хотя официально исходили от нее, но она была тут виновата столько же, сколько может падать вина на слабое или несовершеннолетнее лицо, сидящее на престоле, когда именем его производятся распоряжения, о которых он или не думал, или вовсе не знал. К категории таких дел мы смело можем отнести бывшее при Екатерине дело архиепископа новгородского Феодосия Яновского. Этот человек, один из умных и светлых архипастырей Петрова века, любимец покойного государя и исполнитель его планов, имел нрав строптивый и неуживчивый, а оттого окружали его недоброжелатели и никто не любил его. Этим воспользовался псковской архиерей Феофан Прокопович, человек чрезвычайно умный и ученый, но хитрый и коварный, не останавливавшийся ни перед какими путями к собственному возвышению. Ему кстати пришлось, что Феодосий, сообразно своему беспокойному нраву, произносил кое-какие выражения, которые должны были не понравиться верховой власти, и в апреле 1725 года Феофан подал донос на своего товарища; прежде он находился с ним в дружелюбном отношении: они оба приготовляли к кончине Петра Великого. Феодосий в беседе с Феофаном и другими синодскими членами роптал на нерасположение светских сановников к духовенству, угрожал за то карою Божиею на Россию, критиковал поступки бывшего императора, порицал его излишнюю охоту к следованию тайных дел, которая "показывает в нем мучительское сердце, жаждущее крови человеческой", вспоминал, как он был "непостоянен и неблагорассуден: сегодня задумает одно великое дело, завтра еще более затеет, с наговоров бездушных людей и доносителей о всех духовных и светских особах начал иметь как о неверных себе худое мнение, имел тайных шпионов, которые над всеми надзирали и так иногда смущали его, что ночью спать не мог, для того подозрения всех боялся, за не очень важные слова повелевал казнить смертью, а можно было и без такого кровопролития в словах подлых людей и во всем положиться на промысел Божий". Говоря о бесполезности суровых мер, он выражался: "Сколько людей переказнено, а воровство не убывает, совесть в людях незавязанная, надобно обучать через школы, и от того познают Бога и что есть грех; только без денег сего сделать нельзя, а инструмент железный (т.е. для казней) невелика диковинка: дать две гривны!" О смерти государя Феодосий замечал, что болезнь "ему пришла от безмерного женонеистовства". Когда высочайшая власть назначала богослужения, новгородский архиерей по этому поводу делал такое замечание: "Какое тиранство! Мирская власть принуждает духовную молиться! Это слову Божию противно: апостол Павел молит христиан молиться за царя, а не принуждает; я служить буду из страха, чтоб меня в ссылку не сослали, да услышит ли Бог такую молитву?" Другие духовные, спрошенные по поводу Феофанова доноса, подтвердили его донос: в числе этих духовных был Феофилакт Лопатинский, тверской архиерей, впоследствии сам испытавший от Феофана участь, подобную той, какую теперь вместе с Феофаном приготовил несчастному Феодосию. Обвиняемый сознался, просил помилования, но заступников у него не было. Своим беспокойным нравом и неосторожным языком он успел уже вооружить против себя могучего Меншикова.

Однажды, когда караульные не хотели пропустить его во дворец, он в запальчивости сказал: "Я сам лучше светлейшего князя!" Меншиков знал про этот случай и теперь, когда Феодосию угрожала беда, не раскрыл рта в пользу строптивого архиерея. Вдобавок Феодосия обвиняли еще в растрате и присвоении церковного достояния в окладах образов и серебряной утвари. 11 мая 1725 года Екатерине поднесли на утверждение приговор к смертной казни – "за учиненные им церкви Божией и указам ее величества противности и непристойные слова". Но Екатерина "для поминовения его величества" во всем государстве отменила смертную казнь и повелела: "Феодосия от синодского правления, Новгородской епархии и архимандритии Александро-Невского монастыря отрешить и сослать в дальний монастырь, именно Корельский на устье Двины, где содержать под караулом неисходно и давать ему на пищу и одежду по двести рублей в год". Но злобные враги поступили с ним еще суровее того, как предписано было в указе. С него сняли сан и в звании простого монаха под именем чернеца Феодоса послали на место заточения и засадили в каменную тюрьму с малым оконцем, определив ему в пищу только хлеб и воду. Страдалец, отправленный в Корельский монастырь в сентябре 1725 года, умер в феврале следующего года от голода, скорби и недостатка свежего воздуха, гонимый завистниками и врагами, не возбуждая ни в ком сострадания по причине своего задорного и неуживчивого нрава. Никто не преследовал его с таким ожесточением, как Феофан Прокопович, хотя он прежде был видимо в дружелюбных отношениях к новгородскому архиерею; но Феофан имел в виду занять место низложенного Феодосия и потому более чем кто другой боялся, чтоб Феодосий не получил прощения и снова не вошел в милость у верховной власти; поэтому-то Феофану было необходимо согнать поскорее со света Феодосия Яновского.

Екатерина I и Меншиков

Меншиков не останавливался ни перед какими бы то ни было путями, ведущими к удовлетворению его алчности и честолюбия. Но светлейший встречал противодействие со стороны других вельмож, особенно со стороны голштинского герцога. От этого Екатерина не сразу наделила его теми богатствами, которых он домогался. Еще при Петре числились на нем большие начеты в казну, и он долго не мог добиться снятия с него этих начетов. Хотелось ему прибавить к своим обширным владениям земли и села в Малороссии – и того он не получал. При Екатерине I ему представился случай сделаться владетельным герцогом в Курляндии; курляндским герцогом считался тогда старик Фердинанд; он жил за границею своего герцогства уже много лет, потому что не поладил с своими подданными. Но кроме него жила в Митаве вдовствующая герцогиня Анна Ивановна, племянница Петра Великого, окруженная русскими; делами Курляндии распоряжался русский государь. Между тем, на основании государственного права, Курляндия считалась ленным владением польской Речи Посполитой, которая от внутренних междоусобий и долговременной внешней войны не была настолько сильна, чтобы при жизни Петра оказывать давление на страну, считавшуюся ее достоянием. Но Петра не стало; носивший герцогский титул старик был близок к смерти; Курляндию ожидали важные перемены. В Польше паны толковали, что так как наконец угасал властвовавший в Курляндии дом Кетлеров, при котором Курляндия стала польским леном, то теперь Курляндский край, как выморочное ленное владение, должен присоединиться к непосредственным владениям Речи Посполитой и разделиться, подобно последним, на воеводства. Но польский король Август II, он же саксонский князь-избиратель, хотел доставить Курляндское герцогство своему побочному сыну Морицу по выбору курляндского сейма, и в этом стремления короля шли вразрез с видами польских панов. Вообще польские паны редко ладили с своими королями, ограждаясь от присущих королям стремлений усилить монархическую власть. И теперь паны готовы были противиться всяким королевским стремлениям такого пошиба.

Соседи Польши, Пруссия и Россия, были противны одинаково как намерениям польского короля, так и видам польской нации. И та и другая не хотели допустить распространения пределов Речи Посполитой, не расположены были содействовать усилению Саксонского дома; наконец, та и другая желали посадить на Курляндское герцогство своих кандидатов. Польский король тайно отправил Морица в Курляндию. Мориц понравился курляндскому дворянству; оно готово было избрать его, но предложило ему условие: жениться на вдовствующей герцогине Анне Ивановне. Все повезло как нельзя лучше и Морицу и курляндцам: Анне Ивановне очень понравился Мориц. Стали курляндцы собираться созывать сейм и избирать Морица в герцоги. Но узнали об этом в России и взглянули недружелюбно на такое намерение курляндцев. Верховный тайный совет 31 мая 1726 года послал русскому резиденту Бестужеву указ всеми силами стараться убедить курляндцев не выбирать Морица, а выбрать голштинского принца, сына умершего епископа Любского. Съехавшиеся на сейм депутаты не послушались Бестужева, уверяя, что Екатерина I милостива к Анне Ивановне и все для нее сделает по ее просьбе, и представляя с своей стороны, что если теперь не избрать герцога, то поляки поспешат объявить Курляндию выморочным леном и присоединят к польским владениям, а это не сочтется выгодным для России. 18 июня 1726 года курляндский сейм избрал Морица герцогом единогласно.

В это-то время Меншиков принял намерение сделаться сам герцогом Курляндским. Желание это было еще при Петре, но тогда неудобно было налегать на это, теперь же Меншиков смелее предложил свой план Екатерине, когда возник вопрос об избрании в Курляндии нового герцога. Екатерина сочла с своей стороны слишком навязчивым делом понуждать курляндцев к выбору Меншикова, но поставила его в числе кандидатов, угодных России вместо Морица, предоставляя выбор из этих кандидатов самому курляндскому сейму. В конце июня, еще, вероятно, не зная об окончившемся в Митаве выборе Морица, Верховный тайный совет отправил в Курляндию Меншикова и в то же время предписал русскому послу князю Василию Долгорукому ехать туда же. Они должны были предложить курляндцам: если хотят жить с Россиею в дружелюбных отношениях, то пусть выбирают или голштинского принца, сына епископа Любского, или князя Меншикова, или кого-нибудь из двух принцев Гессен-Гомбургских, находившихся тогда в русской службе. Но Меншиков поехал в Курляндию с намерением повести дело так, чтоб выбрали не кого-нибудь другого, а непременно его особу. 28 июня прибыл Меншиков в Ригу, и туда же приехала из Митавы Анна Ивановна и, не вступая в город, остановилась за Двиною и послала просить Меншикова к себе. Меншиков приехал. Анна Ивановна стала просить его исходатайствовать у императрицы дозволение вступить ей в брак с Морицем и утвердить последнего в герцогском достоинстве, возложенном на него курляндским сеймом.

– Ваше высочество! – сказал ей Меншиков, – Неприлично будет вступать с ним в супружеский союз, понеже оный рожден от метрессы, а не от законной жены; и вам, и ее величеству государыне нашей, и всему нашему государству то будет бесчестно, и принца Морица допустить до герцогства невозможно для вредительных интересов российских и польских. Ее величество государыня императрица Екатерина I изволит трудиться для интересов Российской империи, чтоб оная с сей стороны всегда была безопасна, и для пользы всего княжества Курляндского, дабы оное под высокою ее величества протекциею при своей вере и верности в вечные времена по-прежнему было, и для того изволила указать представить сукцессоров, которые написаны в инструкции князя Долгорукого, дабы ваше высочество о таком высоком соизволении ее величества государыни императрицы были известны и избирали из того лучшее.

– Я, – сказала герцогиня, – буду повиноваться воле государыни Екатерины I и оставлю свое прежнее намерение. Если воля государыни такова, чтоб герцогом быть кому-нибудь из тех, что предлагаются в инструкции князя Долгорукова, то я наивящше желаю, чтоб герцогом были избраны вы, потому что, по крайней мере, я надеюсь быть покойною во владении моими деревнями; а если кого иного изберут, то не знаю, будет ли он ласков со мною, и боюсь, как бы он не отнял у меня моего вдовьего пропитания.

Анна Ивановна, говоря такие слова, хитрила; она вовсе не желала Меншикову умножения власти; она давно уже его не терпела и считала своим врагом. У ней на уме было другое. Она замыслила ехать в Петербург и лично просить за себя у Екатерины I, настроив герцога Голштинского, чтоб он ходатайствовал за нее.

После беседы с Меншиковым Анна Ивановна уехала в Митаву, а вслед за ее отъездом приехали из Митавы в Ригу, для свидания с Меншиковым, князь Василий Лукич Долгорукий и русский резидент, находившийся постоянно в Курляндии, Петр Бестужев. Князь Долгорукий сообщил Меншикову, что он делал предложения курляндским чинам поступить сообразно полученной от русского правительства инструкции, но не встретил с их стороны желания сообразоваться с волею русской императрицы. Курляндцы не хотели выбирать в герцоги Меншикова, отговариваясь тем, что он не природный немец и не лютеранского вероисповедания, – не хотели избирать голштинского принца, представляя то обстоятельство, что он еще несовершеннолетен и достиг только тринадцатилетнего возраста; не хотели также и гессен-гомбургских принцев, служащих в России.

Меншиков сделал Бестужеву замечания за то, что он, находясь в Митаве, допустил без протеста с своей стороны выбор принца Морица; потом отправился сам Меншиков в Митаву в сопровождении значительного воинского конвоя.

На другой день после прибытия Меншикова в Митаву явился к нему принц Мориц.

– Императрица Екатерина I желает, – сказал ему Меншиков, – чтоб курляндские чины собрались снова и произвели новый выбор: за этим я сюда и приехал.

– Это дело невозможное, – отвечал Мориц; – сейм кончился; чины разъехались; если теперь их собирать и принуждать к новым выборам, то произведенные им выборы не будут иметь законной силы. Я выбран городом сообразно древней форме правления в Курляндии, и если после своего избрания не буду герцогом, то Курляндия должна быть, как выморочный лен, присоединена к Речи Посполитой и разделена на воеводства или же быть завоевана Россиею.

– Ничего такого не будет, – сказал Меншиков, – Курляндия будет иметь свою древнюю форму правления, но не должна искать другого покровительства, кроме России.

В тот же день Меншиков позвал к себе сеймового маршала, канцлера и нескольких влиятельных членов сейма и сказал им, что непременно следует собрать вновь сейм и произвести новые выборы, иначе грозил вступлением в Курляндию русского войска и ссылкою упорных в Сибирь. По немецким источникам, во время пребывания Меншикова в Митаве дело с Морицем дошло до военной стычки. Меншиков послал взять Морица, а Мориц, запершись в доме, отбивался от русских, и при этом несколько человек было убито.

Но когда Меншиков дал знать Екатерине I о своем решении, объявленном курляндцам, в Верховном тайном совете не совсем одобрительно посмотрели на такой решительный тон Опасно было задирать разом Пруссию и Польшу, а такое поведение, какое в качестве представителя России принял по отношению к курляндцам Меншиков, могло раздражить и ту и другую державу. К большему вреду для намерений Меншикова, приехала в Петербург вдовствующая герцогиня Анна Ивановна 23 июля и остановилась у голштинского герцога. Она подняла на ноги и его и всю императорскую фамилию. Она горько жаловалась на самоуправство и высокомерие Меншикова. Голштинский герцог, всегда любимый тещею, принял близко к сердцу дело курляндской герцогини. Под его влиянием Екатерина очень дружелюбно приняла и выслушала Анну Ивановну и до такой степени раздражилась против Меншикова, что многие, узнав об этом, ожидали чего-нибудь дурного для князя; говорили даже, что императрица прикажет его арестовать. Но все, однако, ограничилось тем только, что Екатерина приказала послать ему выговор, указавши, что своими резкими поступками в Курляндии он может довести Россию до несвоевременной ссоры с прусским и польским королями и польскою Речью Посполитою. Екатерина I потребовала его назад в Петербург для совета о важных делах. Меншиков воротился. Враги его думали, что теперь, как говорится, закатится звезда его счастия, но судьба отсрочила над ним свой суд. У Меншикова был приятель Бассевич, министр голштинского герцога, имевший на последнего большое влияние. Этот человек, настроенный Меншиковым, внушил своему герцогу, что в его положении гораздо лучше сойтись с Меншиковым, так как враги Меншикова – сторонники партии великого князя Петра Алексеевича, а если эта партия возьмет верх, то это не принесет пользы ни герцогу, ни его голштинцам. Герцог доверился Бассевичу, которого давно уже привык считать своим искренним доброжелателем. Герцог сам стал просить императрицу за Меншикова, и Екатерина, как будто снисходя к ходатайству зятя, возвратила Меншикову прежнюю милость и расположение; герцог воображал, что своим великодушием победил своего соперника и обязал вечною к себе признательностью. Но не таков был Меншиков, чтоб умилиться чувством благодарности к герцогу: он после того стал еще более ненавидеть его, испытавши, что герцог пользуется большою силою у императрицы. Но, умея скрывать свои настоящие чувства, он стал с герцогом любезен, не противился, когда герцог получил команду над гвардейским Преображенским полком, и своим притворным дружелюбием к герцогу приобретал благорасположение Екатерины. Милости к нему государыни не только не умалялись, но возрастали. Императрица снова сама думала доставить ему герцогство Курляндское путем выбора, но в согласии с Польшею; однако сам Меншиков, потерпевши неудачу, оставил честолюбивые планы насчет Курляндии и обратился на другой путь, который повел бы его к большей высоте, чем та, на какую возвести его могло достижение герцогского титула. Меншиков решился заручиться расположением партии великого князя, но положил действовать так, чтобы Екатерина и другие члены императорского семейства не видели сразу для себя вреда; зная бесхарактерность государыни, он рассчитывал повлиять на нее и побудить ее сделать в пользу великого князя такие распоряжения, которые были бы в то же время полезны ему самому.

С самого принятия на себя самодержавного единовластия Екатерина не отличалась ни твердостью, ни проницательностью, ни любовью к делам. Прежде, когда она была супругою и помощницею Петра и находилась у него в постоянном нравственном подчинении, она, угождая во всем супругу, казалась подвижною, трудолюбивою, способною переносить лишения; теперь становилась ленивою, беспечною, изнеженною, склонною к роскоши и пустым забавам, и, что всего было хуже, привыкши прежде повиноваться Петру и не иметь своей воли, теперь она также не имела воли и подчинялась всякому, кто умел стать к ней близко. Руководили Екатериной I то герцог, то Меншиков, то Толстой, то Ягужинский, Головкин и другие, смотря по обстоятельствами. Она чем долее царствовала, тем все ниже опускалась. После государя, одаренного ужасающею железною волею и непостижимою проницательностью, престол занимала Екатерина I, напоминавшая царя, ниспосланного Зевсом в лягушечье царство, в известной басне. В конце июля 1726 года посланник польского короля и саксонского князя-избирателя Августа, Лефорт, в своей депеше писал: "При дворе постоянно дни превращаются в ночи; веселятся на всякие лады. О делах никто не говорит; самые способные и самые веские люди не берутся ни за какую работу иначе как так, что лишь бы скорее с плеч долой. Все страшно недовольны неполучением жалованья; правительство всем задолжало месяцев за восемь". В половине декабря того же года он писал: "Чем более вглядываюсь в различные обстоятельства настоящего царствования, тем менее вижу следов прежнего трудолюбия, бдительности и страха. Истинные патриоты прежде содействовали общему добру, их советы принимались и взвешивались, теперь отечество не имеет царя, господствуют роскошь, нега, лень. Верховный совет существует только по имени; герцог Голштинский хотел бы захватить бразды правления, но его не допускают, и вот уже четыре недели Верховный совет не собирался. Только дух несогласия сводит людей, и частная выгода господствует над общею пользою. Ничего не делается, вся бдительность направлена только к опустошению казны. Издержки увеличиваются до бесконечности, каждый тащит сколько может, ничего не делается без наличных денег" (Р. И. О. Сб., т. III, стр. 455). От 18 января 1727 года пишется: "Восемнадцать месяцев персидская армия не получает ни гроша, а флот – девять месяцев, гвардия около двух лет; гражданские чиновники оплачиваются также очень дурно. Двор завладел теми суммами, которые назначены на войско, да вдобавок каждый, кто может, тянет сколько хочет из казны в свою пользу". В довершение упадка власти здоровье Екатерины с зимы стало делаться все хуже и хуже. Говорили, что еще летом 1726 года ей подали чего-то лихие люди, но такие толки не были основаны на верных данных, которыми в настоящее время история имела бы право основываться. Несомненно, что с декабря Екатерина болела до самой своей кончины.

Между тем как бы для поверки действий Меншикова в Курляндии отправлен был туда генерал-лейтенант Девиер. Такое назначение показывает, что им заправляли руки, неприязненные Меншикову. Антон Девиер, бывший при Петре генерал-полицмейстер, зять Меншикова (женатый на сестре его), был в то же время его заклятым врагом. Но Девиер не мог сделать Меншикову ничего дурного в Митаве, и когда в феврале 1712 года возвратился в Петербург, то увидал, что Меншиков уже стал так высоко, что мог почти все делать с Екатериною. Меншиков выпросил у императрицы в свою собственность город Батурин и принадлежавшие Мазепе имения, приписанные к Гадяцкому замку (Протоколы Верх. т. сов. Чт. 1858 г., т. III, 42 – 43), а в декабре 1726 года с него были сняты все начеты, числившиеся на нем еще при Петре Великом. Правда, Меншикову не удалось и теперь выпросить себе титул генералиссимуса, которого он давно уже добивался, но зато он настроил Екатерину, что она согласилась сделать его тестем наследника своего престола.

Вопрос о наследнике Екатерины I

До сих пор Меншикова все считали никак не способным стать на сторону великого князя Петра, а между тем сторона эта была сильна между вельможами, и, что всего важнее, в пользу великого князя было вообще убеждение русского народа, который не мог сочувствовать странному порядку престолопреемства, введенному Петром Великим, и не мог отрешиться от уважения к праву первородства. Меншиков знал, что мысль объявить наследником престола после Екатерины I великого князя Петра будет принята с восторгом во всей России, и после своей курляндской неудачи пристал сам к этой мысли, но хотел упрочить свою безопасность тем, чтобы женить великого князя на своей дочери. Подал ли кто другой Меншикову эту мысль или он сам дошел да нее – не знаем, но то верно, что Меншиков нашел себе в этом сильных пособников – могучего представителя старого боярства князя Михаила Михаиловича Голицына, многих других вельмож и двух иностранных министров, которых дворам было угодно и выгодно, чтобы великий князь Петр сделался императором: первый из этих иностранных министров был цесарский посланник Рабутин, второй – датский посланник Вестфален. Государю первого, императору Карлу VI, желательно было воцарение Петра, потому что Петр по своей матери приходился племянником императрице; государю второго, датскому королю, хотелось того же, чтоб отклонить избрание на русский престол голштин-ского герцога, которого очень любила Екатерина и по этой любви могла сделать своим преемником; датский король не любил герцога по давней вражде к голштинскому дому. Цесарскому двору до такой степени было желательно, чтобы великий князь Петр сделался императором, что Рабутин обещал Меншикову первый фьеф в империи, если Меншиков успеет склонить императрицу назначить Петра своим преемником на престоле. Меншиков принялся влиять на императрицу и начал с того, что выхлопотал у Екатерины дозволение на брак своей дочери с Петром, хотя последний, будучи еще несовершеннолетним, не мог скоро совершить этого брака. Пришлось кстати Меншикову следующее обстоятельство: дочь Меншикова сговорена была за польского выходца Сапегу, пожалованного в Петербурге титулом фельдмаршала. Сапега был замечательно красивый и ловкий молодец. Екатерина пожелала женить его на своей племяннице, дочери своего брата Карла Сковронского, которого она только что пожаловала в графское достоинство. Меншиков, как бы в вознаграждение за отнятие у его дочери жениха, просил дать ей другого – великого князя. Екатерина согласилась. Вообще, сделавшись самодержавною государынею, она время от времени становилась все более податливою, а тут еще слабела здоровьем, и неудивительно, что Меншикову у болезненной и почти слабоумной женщины нетрудно было вынудить такое согласие.

Предстоявший брак великого князя с дочерью Меншикова не связывался с назначением Петра наследником престола, и, быть может, Екатерина потому так легко поддалась просьбе Меншикова, что не видела здесь ничего касавшегося важных государственных вопросов. Но все, узнавши о данном императрицею согласии на такой брак, ясно видели, к чему идет дело и что для себя готовит в будущем Меншиков. Прежде всего пришли в ужас обе дочери Екатерины, бросились к ногам матери и указывали ей пагубные последствия ее податливости замыслам честолюбца. Екатерина говорила, что брак великого князя Петра с дочерью Меншикова не изменит ее тайного намерения, которое она питает относительно назначения себе наследника, но изменить слову согласия, данному Меншикову, уже теперь невозможно.

Тогда враждебная Меншикову партия принялась составлять заговор с целью во что бы то ни стало не допустить Екатерину I оставить после себя наследником зятя Меншикова. К врагам Меншикова пристал теперь Петр Андреевич Толстой, который еще так недавно действовал вместе с Меншиковым душа в душу. Участниками этого заговора были Девиер, генерал Бутурлин, Григорий Скорняков-Писарев, генерал Ушаков, страшный при Петре начальник Тайной канцелярии Александр Львович Нарышкин и князь Иван Алексеевич Долгорукий. Герцог Голштинский также знал о заговоре и, естественно, сочувствовал ему .

Начало, как кажется, положено было голштинским герцогом: это видно из показаний Девиера, напечатанных в приложениях к истории Екатерины I. (Уч. зап. Имп. Ак. наук. Кн. II, вып. I, стр. 246). Герцог, свидевшись с Девиером, спросил его: знает ли он про сватовство великого князя Петра?

– Отчасти о том слышал, – отвечал Девиер, – а правда ль то, или нет – не ведаю.

Герцог сказал: "Хорошо ли это будет и полезно ли ее величеству Екатерине I? Надобно ее величеству донести о том с обстоятельством; это мне говорил Толстой: надобно ее величеству иметь предосторожность; светлейший князь силен, у него войска в команде и Военная коллегия под начальством, и ежели так сделается, как он хочет, то придет в пущую силу, и тогда попросить ее величество, чтобы из Шлютенбурга бывшую царицу взять, а она старого обычая человек, может все переменить по-старому, нрава гневного. К тому же, может быть, захочет обиду сделать ее величеству и детям ее. Так говорил мне Толстой. Да я и сам признаю, что нехорошо, и надобно о том сказать ее величеству, как она изволит, чтоб ведала".

– Не худо, – отвечал Девиер; – надобно знать о том государыне. Да почему же вы сами не доложите ее величеству?

– Я, – отвечал герцог, – уже нечто дал ее величеству знать, токмо изволила умолчать.

Девиер сказал: "Как время найдете, доложите ее величеству".

После праздника Пасхи приехал к Девиеру Толстой и сначала вел разговор о том, как бы у государыни выпросить милости своему провинившемуся сыну, а потом, с видом откровенности, спросил Девиера: "Говорил ли тебе что-нибудь его королевское высочество герцог?"

– Нечто мне говорил, – сказал Девиер.

– А ведаешь ты, – спросил Толстой, – что делается сватовство у великого князя на дочери светлейшего?

– Ведаю, – отвечал Девиер, – но отчасти, а подлинно не ведаю, только вижу, что его светлость обходится с великим князем ласково.

Толстой сказал: "Надобно обо всем донести ее величеству обстоятельно и показать ей, что вперед может статься; светлейший князь и теперь так велик, в милости, а ежели то сделается по воле ее величества, не будет ли после того государыне Екатерине какой-нибудь противности? Ведь он захочет добра больше великому князю, чем ей; к тому же он очень честолюбив; может статься, что великого князя сделает наследником и бабушку его велит сюда привести, а она женщина нрава особливого, жестокосерда, захочет вымести злобу и дела, которые были при блаженной памяти государе, – опровергнуть, для того надобно ее величеству обстоятельно донести, как она о том соизволит, только бы о том о всем была известна; я сам хочу донести, да и тебя прошу, если время сыщешь, доложи и ты. Мнится мне, что лучше будет, когда ее императорское величество, для своего интереса, короновать изволит при себе цесаревну Елизавету Петровну или Анну Петровну, или обеих вместе, и когда так сделается, то ее величеству благонадежнее будет, а потом, как великий князь научится, тогда можно будет за море его послать погулять и для обучения послать в другие государства, как и прочие европейские принцы посылаются".

Но когда шло дело о том, какую из двух царевен предпочесть в наследницы Екатерине I, то оба приятеля расходились в своих взглядах. Девиер стоял за старшую, герцогиню, и говорил: "Нравом она изрядна, умильна и приемна, и ум превеликий, много на отца походит и человечеством изрядная, а другая царевна хоть изрядная, только будет посердитее". Но Толстой был за Елизавету: "Муж Анны, – говорил он, – герцог Голштинский, нелюбим у нас, как чужеземец, да и он сам смотрит на Россию только как на средство добыть шведский престол. Елизавету Петровну надобно возвести, а великий князь Петр еще мал, пусть поучится, потом за границей поездит, а тем временем цесаревна Елизавета коронуется и утвердится на престоле".

Подобные разговоры велись у Девиера и Толстого с Бутурлиными, Скорняковым-Писаревым, Ушаковым и герцогом Голштинским. Все толковали о том, что надобно доложить государыне, указать ей опасность от Меншикова и убедить заранее назначить наследницею престола одну из своих дочерей. Девиер изъявлял желание сесть в числе членов Верховного тайного совета, а голштинский герцог – получить чин генералиссимуса. Между тем все только говорили между собою, не приступая к объяснению с императрицею; и так проходили дни за днями, пока наконец, 10 апреля, герцог Голштинский послал к Толстому пригласить его для совещания в дом к Андрею Ушакову. Толстой, не заставши Ушакова дома, поехал по улице, и вдруг нагнал его герцог голштинский, пригласил к себе в коляску и приказал ехать в свой дом. Там был уже Ушаков.

– Знаете ли, – сказал герцог, – императрица Екатерина сделалась очень больна, и надежды на выздоровление мало. Если она скончается, не распорядившись престолонаследием, то мы все пропадем; нельзя ли теперь же поскорее убедить ее величество, чтоб она объявила наследницею дочь свою.

– Прежде этого не сделали, – сказал Толстой, – теперь уже поздно, когда императрица при смерти.

– Правда, – сказал на это Ушаков.

С тех пор как Екатерина заболела и болезнь ее внушала опасения, русские вельможи прятались друг за друга, притворялись больными, стараясь держать себя вдалеке от дел, чтобы не попасться впросак. Апраксин, Голицын, Головкин, Меншиков, Остерман – все пребывали притворно больными, смотря по расчету, когда находили для себя это полезным. К концу апреля состояние здоровья Екатерины сделалось безнадежным. Меншиков овладел особою умирающей и старался никого не допускать к ней. В таком положении дел нетрудно ему было от имени государыни обвинить Девиера в непристойных словах и проступках и нарядить над ним следственную комиссию. Меншиков расчел, что если зацепить Девиера, то за ним откроются и попадутся другие его соумышленники. Комиссия, назначенная для допроса Девиера, состояла из следующих лиц: канцлера Головкина, действительного тайного советника князя Голицына, генерал-лейтенанта Мамонова и князя Юсупова, при участии коменданта Петербургской крепости Фаминцына. Допрос производился в крепости.

Дело поставлено было так, как будто следствие о Девиере возникает от показания цесаревен.

Антон Девиер обвинялся в том, что 16 апреля, когда особенно государыне было плохо и "все доброжелательные подданные были в печали", он "не был в печали, а веселился". Так, например, плачущую племянницу императрицы Софью Карловну вертел, как будто танцуя с нею, и говорил: "Не надобно плакать"; севши на кровать рядом с великим князем, шептал ему что-то на ухо, а когда в это время вошла цесаревна Елизавета, он не отдал ей "должного рабского респекта" и "со злой своей продерзости" говорил: "О чем печалишься? Выпей рюмку вина!" А великому князю, как объявил последний, говорил: "Поедем со мной в коляске, лучше тебе будет и воля, а матери твоей не быть живой!" И еще шутил с великим князем, говоря, что "его высочество сговорил жениться, а они будут за его невестою волочиться, а он станет ревновать".

Эти обвинения выставлены были, чтоб найти повод к начатию розыска о другом деле и через такой розыск доискаться: в какой силе злые слова говорил, где, с кем и когда был в совете и какое злое имел намерение.

По тогдашним юридическим обычаям Девиера подвергли пытке. Девиер не стерпел телесных мучений и открыл всех, с кем вел беседы о недопущении великого князя Петра до брака с княжною Меншиковой и об устранении Петра от престолонаследия после Екатерины I.

6 мая Меншиков сообщил Верховному тайному совету указ от имени императрицы, решавший участь Девиера и его соумышленников. Девиера и Скорнякова-Писарева указано, лишив чинов, чести и имущества, наказать кнутом и сослать в Тобольск; Толстого вместе с сыном Иваном – отправить на заточение в Соловецкий монастырь, Бутурлина и Нарышкина, лишив чинов, послать на безвыездное житье в деревнях; князя Ивана Долгорукого и Ушакова – перевести в полевые полки.

Смерть и завещание Екатерины I

Екатерина I окончила жизнь свою в тот самый день, когда Меншиков выдал будто бы утвержденный государынею указ о казни Девиера с соумышленниками. Само собою разумеется, что умиравшая государыня не была ни душой, ни телом в том виновна. Болезнь мучила Екатерину с зимы; весною она усилилась; 16 апреля все думали, что императрица тогда же скончается; вельможи и гвардейские офицеры целую ночь пробыли в дворцовых покоях. Тогда по приказанию императрицы велено было раздать бедным 15 000 рублей, выпустить из тюрем заключенных и молиться в церквах о государыне. В то время, когда все ожидали, что Екатерина I испустит дыхание, с нею сделался сон, продолжавшийся пять часов, и после того ей стало как будто легче; появилась слабая надежда на выздоровление. Около больной императрицы неотступно находилась ее дочь Анна Петровна. В первых числах мая врачи заметили, что у императрицы образовался в легких нарыв. Этот нарыв прорвался, и 6 числа мая, в девятом часу пополудни, Екатерина скончалась тихо и спокойно. Судя по описываемым признакам хода ее болезни, она умерла от чахотки. Кончина постигла ее на сорок четвертом году возраста. (Weber. Das veranderte Russland, III, 81, 82).

Меншиков тотчас заявил завещание, будто бы составленное по воле покойной императрицы. Престол оставлялся великому князю Петру Алексеевичу. Мы не будем разбирать этого завещания, так как оно принадлежит, собственно, уже следующему царствованию. Мы думаем, что Екатерина участвовала в составлении его столько же, сколько и в утверждении приговора над Девиером и его товарищами.

Оценка личности Екатерины I

Эпоха Петра Великого поистине может назваться эпохою чудес. Мы не говорим уже о таких явлениях, как возникновение сильного военного флота в государстве, не имевшем до того времени ни одного морского судна, – сформирование многочисленного и хорошо вооруженного войска, одерживавшего блестящие победы над первым полководцем своего века, – устроение фабрик и заводов в стране, где до того времени были только первичные начала кустарной промышленности для удовлетворения незатейливых потребностей простонародного быта, – образование ученых, художников, государственных людей и дипломатов из того народа, у которого в слабой степени существовала грамотность, – все это явления, чересчур известные и давно на всякие лады оцененные: новые толки о них могут показаться бесплодною риторикою. Но мы укажем на тот круг лиц, который ближе соприкасался с особою великого Преобразователя: и здесь нам представятся личности, в судьбе которых было что-то необыкновенное, дивное, таинственное. Нас невольно поражает судьба бедного мальчика простолюдина, продававшего на московских улицах пироги; он впоследствии стал обладателем многих земель и рабов, владельцем тринадцати миллионов капитала, дошел до значения самого всемогущего человека в государстве, недоставало ему только скипетра и короны: и этот человек, лишенный всего, умирает нищим изгнанником в сибирских тундрах. А вот другой мальчик, нищий, сирота, бродит по улицам другого города, Киева: впоследствии – это могучий иерарх, славный и своим умом, и своими кознями Феофан Прокопович. А вот бедный тульский оружейник, случайно поправивший Петру пистолет: впоследствии он родоначальник богатейшего в России дома. А сколько других, вознесенных Петром, сделанных сильными вельможами, а потом, после Петра, вслед за Меншиковым, проводивших остаток грустной жизни в Сибири! Но никто не был к Петру так близок, как Екатерина. Как чудна, как необычна судьба этой женщины. Простолюдинка, бедная сиротка, получившая из христианского человеколюбия приют и кусок хлеба у добрых людей, Екатерина вырастает, находит себе жениха, выходит замуж, готовится жить трудом сообразно тому кругу, в котором родилась. Вдруг судьба рассыпает по ветру ее желания, разрушает только что состоявшийся союз семейной любви, судьба влечет Екатерину жалкою пленницею в чужую землю, к чужим людям. Для чего? Для того ли, чтобы оставить солдатскою прачкою или рабою в каком-нибудь барском доме? Нет. Для того, чтобы сделать женою одного из величайших государей земных и после его кончины поставить самодержавною обладательницею обширной монархии. Не похоже ли это на сказку? В самом деле, если бы кто, в виде сказки, рассказал подобную судьбу женщины, то рассказчику поставили бы в вину крайнюю невероятность вымысла. И однако это не сказка, а историческая быль. Судьба как будто указала Екатерине призвание – жить для Петра, быть необходимою для великого человека и тем сослужить великую службу России и всему человечеству. Выше мы сказали, что не знаем степени участия Екатерины в воинских и гражданских предприятиях, о чем заявлял Петр, но уверены, что она была действительно его помощница настолько, насколько для этого великого человека было необходимо смягчательное, успокояющее влияние женской души. Эту женскую душу Петр нашел в Екатерине. Нашел ли бы он ее, если бы судьба не свела его с ливонскою пленницею, – мы не беремся об этом гадать; но верно то, что Петр не нашел этой женской души ни в Евдокии Лопухиной, ни в Анне Монс, ни во многих других особах женского пола, с которыми он сходился случайно и ненадолго. Одна Екатерина привязала его к себе. Одна Екатерина сумела быть достойною подругою этого великого гения, который вполне понимал и ценил нравственное женское достоинство, хотя временно и ниспускался в грязь цинизма и разврата: эта грязь не могла, прильнув к его могучей натуре, испортить его. Только такая подруга, как Екатерина, нужна была Петру; сам великий человек сознавал это и оттого так высоко возносил свою "Катеринушку". Она сделала все свое дело, исполнила тайное призвание своей земной жизни; она прожила с Петром двадцать лет, с терпением перенесла крест его строптивого и дикого нрава, крест подчас очень тяжелый, незлобиво и любовно служила ему ангелом-утешителем во всех жизненных путях, неусыпно просидела у изголовья его смертного одра многие дни и ночи и закрыла глаза своему великому другу. Здесь и окончилось земное призвание Екатерины. Осталась она без Петра в этом мире; люди вознесли ее тогда на такую высоту, на какой она не могла уже и держаться; и в этом внешнем величии Екатерина стала совершенно лишнею в мире; можно признать к ней за особенную милость Провидения, что она пережила своего супруга только двумя годами и тремя месяцами. Кто знает, что ожидало бы ее в этом омуте козней сталкивавшихся между собою временщиков, коварных себялюбцев, алчных корыстолюбцев, старавшихся один другого утопить, чтоб самому стать повыше. Во всяком случае, Екатерине предстояла роль не блестящая, скорее жалкая, а может быть, и плачевная. Судьба избавила ее от этого искушения; Екатерина скончалась кстати, оставив по себе в истории светлое воспоминание – как многолетняя спутница великого русского государя, нежно им любимая, и как добрая женщина, всегда, насколько было возможно, готовая облегчить чужие бедствия и никому не делавшая зла.

Мы не читали подлинного дела по поводу этого заговора, которое принадлежит к тайным делам государственного архива; к этим делам мы доступа не имели и потому, по необходимости, должны руководствоваться сведениями, сообщенными из этого дела гг. Арсеньевым и Соловьевым, а сверх того известиями иностранцев. Француз Вильлярдо рассказывает, будто Толстой в сильной речи представлял Екатерине опасность, но не мог отклонить ее. Отрывки из следственного дела, нам известные, которыми мы далее пользуемся, не дозволяют доверять Вильлярдо. Видно, что Толстой не имел случая говорить об этом с государынею.

При написании статьи использован очерк Н. И. Костомарова – «Екатерина Алексеевна, первая русская императрица»

Роковые императрицы России. От Екатерины I до Екатерины Великой Пазин Михаил Сергеевич

Марта Жаворонкова Императрица Екатерина I

Марта Жаворонкова

Императрица Екатерина I

Царица долго стояла на коленях перед императором, испрашивая прощения всех своих поступков; разговор длился больше трех часов, после чего они поужинали вместе и разошлись. Отношения между Петром I и Екатериной оставались очень натянутыми до самой смерти первого. Они больше не говорили друг с другом, не обедали и не спали вместе. Меньше чем через месяц Петр I умер.

Эту даму мы знаем под именем императрицы Екатерины I (1725–1727). Происхождение ее темно и загадочно, да и вообще, откуда она взялась на русском троне? Попробуем разобраться в личности этой женщины и ее любовных похождениях.

Достоверно известно, что она родилась 5 апреля 1684 года и была прислугой у немца пастора Питера Глюка в городе Мариенбурге (Лифляндия), которым владели шведы. Она являлась лютеранкой, поэтому в России ее считали то ли немкой, то ли полячкой, то ли латышкой. Тогда писали просто – «лифляндец», по месту проживания, без указания национальности. Также была известна ее девичья фамилия – Скавронская. С польского ее фамилия переводится как Жаворонкова (скавронек – жаворонок).

Существуют, по крайней мере, четыре версии того, кто же были эти Скавронские. Первая версия состоит в том, что Марта была дочерью литовского крестьянина Самуила Скавронского. Сразу же возникает вопрос: так литовка она или латышка? Впрочем, эстонцы тоже считают ее своей, поскольку Петр I разбил в Таллине парк в ее честь, названный Кадриорг (сад Катрин). В лживом романе Алексея Толстого «Петр I» упоминается, что она говорила по-русски с акцентом. Но если она была литовкой, то фамилия выдает ее русское или, по крайней мере, белорусское происхождение. Следовательно, говорить по-русски с акцентом она не могла. Происходили Скавронские из-под Минска, входившего тогда в Великое княжество Литовское. Звали их изначально Скаврощуками. Самуил Скаврощук был крепостным крестьянином польского помещика и от притеснений последнего сбежал во владения шведов. Шведы хоть и не отменяли крепостного права в Лифляндии, но беглецов считали свободными людьми и обратно их не выдавали. Во время бегства от пана Самуил Скаврощук полонизировал свою фамилию, взяв имя своего хозяина, и стал теперь называться Скавронским. Впрочем, были хорошо известны и ополяченные белорусы графы Скавронские. Когда они появились в Петербурге в 1710-х годах, поплыл слух, что это племянники и братья Екатерины, но все это оказалось выдумкой: графы Скавронские никем ей не доводились.

У Самуила Скавронского водились деньги, на которые была арендована мыза под Мариенбургом, и на этой мызе у него родилось семеро детей – четверо мальчиков и трое девочек. Но потом была чума, и Бог прибрал к себе отца Марты и старшего брата. Тогда-то и взял себе в услужение Марту пастор Глюк. Мать Марты до своего замужества предположительно принадлежала ливонскому дворянину фон Альведалю, сделавшему ее своей любовницей, и Марта являлась плодом этой связи. Так, в грехе, и была зачата та, которая впоследствии стала русской императрицей под именем Екатерины I. Родовая развращенность матери передается как родовое проклятие – Марта рано познала мужчин, была неимоверной распутницей и не оставляла этих занятий до самого конца своей жизни.

Изначально имя будущей императрицы было Марфа, и она была православной, но пастор Глюк перекрестил ее в лютеранство. При этом он лишь слегка модернизировал ее имя; так Марфа стала Мартой. У пастора был большой дом, и, поскольку в крепости Мариенбург жилья было мало, у него всегда стояли квартиранты. Их-то по доброте душевной и ублажала «благочестивая Марта». От одного из них, литовского дворянина Тизенгаузена, Марта даже родила дочь, умершую через несколько месяцев. Поговаривали, что она была любовницей и самого пастора, но эти сведения находятся лишь на уровне слухов.

Она вместе с детьми пастора получила воспитание, сводившееся к умению вести хозяйство и рукодельничать, однако ни читать, ни писать пастор так Марту и не обучил. Он не очень заботился об ее образовании. Впоследствии стоило немалых трудов, чтобы научить ее подписывать хотя бы самые важные императорские указы.

Незадолго до осады крепости пастор Глюк решил положить конец распутству Марты, выдав ее замуж. «Добрый» пастор дал сироте приданое и подобрал ей жениха – королевского драгуна Иоганна Крузе. Свадьбу справили в Иванов день, 6 июля 1702 года. Ей в ту пору было 18 лет – вполне зрелая женщина по тем временам. Марта оставалась в доме пастора Глюка, а Иоганн служил в гарнизоне Мариенбурга. Свое хозяйство молодая чета так и не успела завести – через неделю после свадьбы Мариенбург осадили русские войска. Началась Северная война за возвращение Прибалтики в лоно России.

Крепость Мариенбург построили еще в рыцарские времена посреди озера Алуксне, на территории современной Латвии. С берегом озера крепость соединял мост на каменных сваях. 25 августа, когда русские уже входили в крепость, а гарнизон готовился к капитуляции, Иоганн Крузе зашел попрощаться с женой. Она сама предложила ему бежать – мол, смотри, на том берегу озера русских нет! Иоганн и еще двое шведских солдат уплыли через озеро, и с тех пор Марта больше никогда его не видела.

Иоганн Крузе служил в шведской армии еще много лет, под старость – в гарнизонах на Аландских островах. Выслужив пенсию, он никуда не уехал, поскольку близких и родственников у него не было. Новой семьи Иоганн тоже не завел, и пастору объяснил, что жена у него уже есть, быть двоеженцем и брать грех на душу он не желает. Иоганн ненадолго пережил свою законную жену Марту, скончавшись в 1733 году.

Дальнейшая история Марты, а вернее, фру Крузе, более-менее известна. При штурме крепости Мариенбург настил моста, соединявшего остров с берегом, был разбит из пушек, но каменные опоры, на которых он стоял, остались. К острову подошла целая флотилия русских судов и лодок. Когда начались переговоры о сдаче крепости, мирное население стало перебираться по кое-как наведенному настилу моста. В это время два шведских офицера взорвали пороховые склады в крепости. Взрыв был настолько сильным, что камни стали падать в озеро и перебили много людей, пытавшихся перебраться по импровизированному мосту.

Существует две версии, что произошло потом. По одной из них, русские солдаты стали хватать людей и делить их. Нравы тогда были грубые, и города брали «на штык», со всеми вытекающими отсюда последствиями. Марта досталась одному из них. По второй версии, Марта упала в озеро: ее столкнули туда люди, метавшиеся под градом камней. Она стала кричать по-русски: «Солдат, помоги!» Один русский солдат втащил ее в свою лодку. Дальнейшие версии расходятся лишь незначительными деталями. Например, была ли она кратковременной любовницей только одного солдата, который вытащил ее из озера, или нескольких, переходя от одного к другому. Сами ли солдаты продали ее фельдмаршалу Б.?П. Шереметеву за серебряный рубль или он сам ее заметил и отнял у солдат по собственной инициативе. Главное, что она оказалась в доме пожилого, 50-летнего Шереметева, тем самым сделав головокружительную сексуальную карьеру – от разовой солдатской потаскухи до наложницы главнокомандующего.

Дальше опять начинаются версии – то ли сам фельдмаршал от великого ума похвастался своей наложницей перед Меншиковым, то ли Меншиков, будучи у Шереметева, заприметил Марту и выменял ее у Бориса Петровича за три рубля денег и «аглицкую саблю». Так она оказалась у всесильного фаворита Петра I Меншикова, продолжая невероятную сексуальную карьеру. Часто бывавший в доме Меншикова царь заприметил Марту, и фаворит, зная любвеобильность Петра, предложил ее «попробовать». «Проба» пришлась Петру по вкусу. Это случилось не позднее 1703 года, так как в следующем году Марта была уже беременна от царя. Впрочем, никакой перемены в жизни Марты от этого не намечалось. Три года она продолжала жить в доме Меншикова вместе с сестрами Варварой и Дарьей Арсентьевыми и Анисьей Толстой. Все четыре женщины были чем-то вроде личного гарема Петра I и его фаворита Меншикова. (На Дарье Арсентьевой, кстати, Меншиков позже женился, наверное, потому, что и Петр женился на своей бывшей любовнице Марте. Он во всем брал пример со своего благодетеля.)

У Петра в это время были и другие любовницы, но Марта не осмеливалась даже упрекать его за это. Так будет продолжаться и в дальнейшем – она не только не упрекала царя за внебрачные связи, но даже сама подыскивала ему любовниц.

Именно в доме Меншикова ее стали звать Екатериной – то Екатериной Трубачевой (говорили, будто ее муж был трубачом), то Катериной Василевской (по названию Васильевского острова, на котором стоял дворец Меншикова). Она провела у него целых три года, пока Петр I не забрал Марту у Меншикова к себе, и с тех пор они уже не расставались. Когда в 1708 году она опять перешла в православие, ее окрестили Екатериной Алексеевной, потому что в роли ее крестного отца выступил сын Петра, царевич Алексей.

Екатерина, судя по ее портретам, не была красавицей. Однако в ее полных щеках, вздернутом носе, в бархатных томных глазах, в ее алых губах и круглом подбородке было столько страсти, в ее не лишенной изящества фигурке было что-то такое, что понравилось Петру, и он всецело отдался этой женщине. Начиная с 1709 года она уже не покидала царя, повсюду сопровождала его во всех походах и поездках. Перед отправлением в Прутский поход 1711 года Петр объявил о своем намерении жениться на Екатерине.

Любил ли Петр Екатерину? Мы не имеем в виду секс, с этим-то как раз понятно. Сложно сказать. Наверное, они были близки по духу. В письмах 1711 года он обращается к ней: «Катеринушка, друг мой, здравствуй!» А вот другое письмо, датированное 1707 годом: «Для Бога, приезжайте скорей, а ежели за чем невозможно скоро быть, отпишите, понеже не без печали мне в том, что ни слышу, ни вижу вас». Так выражают свои чувства только близкому человеку. Одним словом, Екатерина пользовалась уважением и любовью Петра. Сочетаться браком с безродной пленницей, да еще и имевшей репутацию «ночной бабочки», и пренебречь заморскими принцессами или боярскими дочерьми было неслыханным вызовом всему обществу, нарушением вековых традиций. Однако царю Петру на все это было наплевать – он еще и не такие традиции нарушал.

Церковный брак Петра I с Екатериной состоялся 19 февраля 1712 года, а в 1721 году она была объявлена императрицей и в мае 1724 коронована этим титулом. Считалось, что после миропомазания за все свои поступки она отвечала лишь перед Богом.

У них было одиннадцать детей, и почти все они умерли в младенчестве. В живых остались только две дочери – Анна и Елизавета (будущая императрица). Екатерина, осознав, как ей подфартило, во всем слушалась Петра, до тонкости изучила его характер, умела угодить ему, могла, когда нужно, обрадовать его и успокоить. Готова была разделить с ним и веселую трапезу и походные будни. В общем, для Петра I она стала идеальной супругой.

Первая жена Петра, Евдокия Лопухина, которую он заточил в монастырь, не подходила ему ни по каким параметрам. Зато Екатерина была зеркальным отображением «Отца отечества». Казалось бы, быть такого не может, чтобы какая-то безродная шлюха стала достойна супружества с представителем столетней династии Романовых, но, вспомнив, как Петр I вел себя в быту, то сразу становится ясно – эти сапоги были парой. Еще до своего бракосочетания с Петром Екатерина была настоящей офицерской женой: сопровождала его во всех военных походах, пила наравне с мужчинами водку и веселилась на развалинах крепостей. Царь не мог на нее налюбоваться: вот это женщина! Настоящая амазонка! Став царицей, она не изменила своим привычкам, любила выпивку, мужчин и веселый разгул. Напомним, что она была на 12 лет моложе Петра и нуждалась по своей давней привычке во внимании мужчин. И не только Петра…

Любила ли она Петра? Сомневаюсь – ее вполне устраивало такое положение; она просто позволяла Петру любить себя и не более. Некоторые мужчины наверняка знают тип женщин, которые позволяют любить себя, пользуются всеми преимуществами любимой женщины, принимают подарки и прочее, но при этом ничего не отдают взамен. Иногда даже в интиме отказывают или «дают» раз в год и то по великому обещанию. При этом обставляя все так, чтобы любовник от интимной близости с ней был на седьмом небе от счастья! Они просто пользуются мужчинами. Мужики! От таких женщин нужно сразу же бежать без оглядки! Екатерина была несколько иной – она охотно спала с Петром (попробовала бы отказать ему!), но и себя при этом не забывала. Даже в наше «прогрессивное» и либеральное время, время свободы нравов, мало кто сомневается – любящие женщины не спят с кем попало, едва только «любимый» муж зазевается. А Екатерина спала…

Первое время после замужества Екатерина вела себя в этом отношении тише воды, ниже травы. Правда, совсем не из-за своей добродетели, а потому что непрерывно рожала детей Петру, которые так же непрерывно и умирали. И только тогда, когда ее детородные функции угасли, она опять вспомнила свою профессию полковой шлюхи. Все-таки она была еще молода, хотя и бесплодна от частых деторождений. Это было и к лучшему – не нужно было заботиться о контрацепции: все равно не забеременеет. К этому следует добавить еще и то, что Петр стал к 1724 году импотентом. То ли из-за мочекаменной болезни, которая его мучила, то ли из-за неумеренного потребления спиртного. Так что Катерине были все карты в руки.

Первого своего любовника из окружения царя, Алексашку Меншикова, пришлось отмести по двум причинам: во-первых, он был вторым «я» своего уважаемого «минхерца», а во-вторых, единожды уступив ему женщину, он уже нипочем не стал бы на нее заглядываться. Впрочем, ходили упорные слухи, что Меншиков не порывал любовной связи с Екатериной ни на месяц и что часть детей Петра на самом деле была рождена от светлейшего князя. Если учесть еще и сожительство Меншикова с Петром «бляжьим образом», то получится классическая «шведская» семья. Но, по-моему, это все неправда, а впрочем, всякое могло быть…

Поэтому Екатерине пришлось бросать томные взоры в другую сторону. Однажды в поле ее зрения попал красавец и весельчак Виллим Монс.

Да, он, по иронии судьбы, был младшим братом той самой любовницы Петра I Анны Монс, о которой мы писали в предыдущей главе. Однако ей хватило ума удержаться в роли фаворитки царя, и она пала, но зато успела выдвинуть на выгодные посты своего брата Виллима и сестру Матрену. Падение Анны Монс никак не повлияло на судьбу этих двух отпрысков семьи Монс: к 1720-м годам Матрена уже была статс-дамой Екатерины и женой генерала Балка, и Виллим стал камер-юнкером двора в 1716 году. До этого он участвовал в сражении при Лесной и Полтавской битве, где проявил себя мужественным и храбрым офицером. Петр I, отметив ловкость и расторопность Виллима, сделал его своим денщиком, а затем, благодаря усилиям Матрены, тот стал камер-юнкером, а позже, в 1724 году, и камергером. В пору камергерства ему было 36 лет.

Виллим Монс был хорош собой, красив, изящен, галантен и широко образован. Без всякого сомнения, сердце молодой императрицы Екатерины не могло остаться равнодушным к блестящему придворному. К тому же сказывался комплекс неполноценности Екатерины – ее, едва умевшую писать, неотвратимо влекло к европейски образованному Монсу. К тому же камергер выгодно отличался от других придворных. В окружении Петра преобладали грубые солдафоны, вороватые торговцы, откровенные пираты, по которым на родине веревка плакала, и тому подобные личности. В область изящной словесности их интересы явно не простирались. В этой среде Виллим Монс казался белой вороной.

Он умел великолепно описывать эпистолярным жанром обуревавшее его любовное томление. Свои любовные письма он в обилии рассылал дамам своего сердца. Еще он сочинял стихи. Отмечая свое слабое знание русской грамматики, он писал латинскими буквами русские слова. Все, читавшие его письма и стихи, отмечали поразительное изящество стиля. Какая из придворных дам не мечтала получить такое письмо? И Виллим, однажды попав в великосветское общество, свой шанс не упустил. В Петровскую эпоху было принято устраивать вечеринки (которые гордо назывались ассамблеями), балы и маскарады. Зрелые дамы, изнывавшие от любовного томления, на этих вечерах завязывали с молодыми людьми мимолетные романы, и письма Виллима Монса были подобны горящему факелу, поднесенному к хворосту истомившейся женской души. И непризнанный поэт широко этим пользовался: к сожалению, до нас не дошел список его амурных побед (а их было немало), но об одной жертве его литературных забав говорил весь двор. Имелись неоспоримые свидетельства, что между Виллимом и Екатериной постоянно курсировали курьеры с записками, содержание которых никому не было известно. Это, по всей вероятности, были любовные послания, на которые клюнула Екатерина и которые сыграли роковую роль в судьбе Монса.

Вскоре Виллим Монс стал фаворитом Екатерины. Петр же ни о чем не догадывался. Приблизившись ко двору, он сумел завести необходимые связи. Молодой красавец жаждал от своего выгодного поста денег, денег и только денег. Когда выпал случай, он отправился с Петром и Екатериной за границу и так ловко устроил все царские дела, что император издал специальный указ о том, чтобы «Монс употреблен был в дворовой нашей службе при любезнейшей нашей супруге». Таким образом, Петр сам пустил козла в огород. Благодаря протекции самого государя он принялся управлять селами и деревнями, принадлежащими Екатерине, устраивать празднества и увеселения, до которых императрица была так охоча, и в конце концов из секретарского кабинета начал двигаться в царскую спальню. Виллим Монс докладывал Екатерине обо всех делах и новостях, вел всю корреспонденцию, заведовал ее собственной казной и «находился при Катеринушке неотступно». Он мечтал только об одном – как бы на постельном поприще стать «заместителем царя».

Ввиду частых отлучек «старика» Петра, Монс всячески развлекал Екатерину и наконец был всемилостивейше допущен в ее спальню. Симпатии были взаимными – Екатерину тянуло к молодому, веселому и ловкому камергеру, а ему было нужно положение при дворе ради добывания денег. В общем, оба были довольны, плюс приятный секс, разумеется.

Придворные, быстро смекнув, в чем дело, начали искать расположения фаворита Екатерины. Так баловень судьбы мгновенно превратился в богатого и влиятельного человека, владельца огромного количества имений, и решил уже было, что поймал удачу за хвост. Активность Монса быстро возросла – он стал вмешиваться в дела правительства и суда, а так как ни бельмеса в этом не понимал, то только пытался урвать очередную взятку. Такая деятельность екатерининского секретаря бросала тень не только на императрицу, но и на самого царя. Но близко стоявшие к трону люди решительно «оберегали» Петра от правды по поводу его «заместителя»; им было выгодно пользоваться услугами фаворита Екатерины, обделывая свои темные делишки. Так, Меншиков, попавший в 1722–1723 годах в немилость Петра из-за превышения власти и неуемной страсти к государственной собственности, спасся только благодаря заступничеству Монса и Екатерины. Светлейшему князю тогда грозили отнюдь не побои царя его знаменитой палкой, а чуть ли не смертная казнь. Император тогда простил Алексашку благодаря настойчивой просьбе жены и ее секретаря, предварительно давшей тому многотысячную взятку.

Заведуя Вотчинной канцелярией, то есть ведомством, которое уже в наше время назвали Госкомимуществом, Виллим Монс брал огромные взятки с заинтересованных лиц. Делал он это с помощью своей сестрицы Матрены Иоганновны, которая находила ему «нужных» людей. Монс никому не отказывал, благодаря чему получил репутацию благожелательного человека. Чем более росло благорасположение Екатерины к камергеру, тем более расширялось могущество Виллима Монса. Чтобы понять, какого влияния достиг Виллим Монс, скажем, что к нему за помощью обращалась даже царица Прасковья, вдова умершего соправителя Петра, Ивана V. А ведь она была с Петром I накоротке! Екатерининского фаворита осыпали подношениями, перед ним заискивали.

Однако стремительный взлет Виллима Монса вызвал приступ зависти у его недоброжелателей – ишь ты, выскочка какой нашелся! Пора открыть глаза на все происходящее Петру Алексеевичу, пора… И на свет появился анонимный донос, адресованный Петру I. Неизвестный писал, что Монс задумал отравить государя, чтобы самому править вместе с Екатериной. Конечно, все это было чушью – так далеко планы Монса не простирались; ему бы карманы себе набивать, не более. И Петр, конечно, не поверил в версию о покушении на свою персону, однако намек на любовную связь своей обожаемой Катеринушки с Монсом был воспринят им близко к сердцу. И государь пришел в ярость. Он приказал схватить щеголя и нещадно его пытать. Это случилось в ноябре 1724 года.

Когда Монса арестовали, коррумпированное петербургское общество было словно громом поражено, так как многие из тех, кто привык действовать в своих интересах через любовника императрицы, теперь ждали неминуемой расправы.

Дознание по делу Монса производил лично руководитель Тайной канцелярии П. Толстой. Арестованный, едва увидев орудия пыток, чуть не свалился в обморок и тут же признался во всем, в чем его обвиняли. Этот лощеный красавец, сильно заботившийся о своей внешности и не выносивший боли, при виде дыбы и раскаленных щипцов мог оговорить себя и кого угодно. Поэтому ему не поверили, но когда нашлись интимные письма Монса к Екатерине, Петр взбесился. Задумки отравления царя, как Петр и думал, не было и в помине, но постельные эскапады Монса с Екатериной были. Он был взбешен признаниями Виллима Монса, и можно только догадываться, что творилось с ним в эти дни, зная его склонность к необузданному гневу и нетерпимость даже к малейшему намеку на нарушение его чести! Приступы царского гнева были опасны для всех, кто попадался ему на пути. Однажды, ослепленный бешенством, он чуть не убил собственных дочерей, Елизавету и Анну. Рассказывали, что лицо царя то и дело сводила судорога, иногда он доставал свой охотничий нож и в присутствии дочерей бил им в стол и стену, топал ногами и размахивал руками. Уходя от них, он так хлопнул дверью, что она рассыпалась в щепки. Мы уже писали в предыдущей главе, что Петр был подвержен приступам необузданной ярости, которые могла гасить только Екатерина. Когда окружающие замечали искривившийся рот царя – предвестник гнева, то они сразу же посылали за ней. Она клала голову Петра к себе на колени, гладила ее, и он засыпал. Однако на этот раз успокаивать царя было некому – именно Екатерина, единственная, кто мог гасить его гнев, оказалась изменницей!

Закономерно, что Петр позволял себе нарушать супружескую верность, но не считал, что точно таким же правом обладает и Екатерина. В общем, верно было наше утверждение – два сапога пара.

Словами трудно передать, что творилось в душе Петра! Единственный близкий ему человек предал его! Кем же стала та, к которой он обращался со словами: «Катеринушка, друг мой!»? Он потребовал от своей «верной» женушки объяснений. Тут-то и произошла сцена, описанная нами выше, – царица на коленях вымаливала у Петра прощения. Как никто другой, зная Петра, она могла ожидать от него чего угодно – даже казни за прелюбодеяние! Ей уже мерещилась отрубленная голова Машки Гамильтон, валяющаяся в грязи! Однако Петр сумел укротить свой гнев и не стал жестоко наказывать Екатерину – все-таки она была матерью его детей. Ни в Бога, перед которым Екатерина была после коронации ответственна, ни в черта Петр, конечно же, не верил. Не нужно было этого делать и по политическим соображениям – не устраивать из этого скандала, чтобы он стал посмешищем в глазах всех царствующих дворов Европы. Признание главной вины Монса так глубоко поразило царя, что на все остальные проступки арестанта он взглянул только слегка, только как на официальный предлог к осуждению. Преследовать же взяткодателей ему показалось слишком мелким.

У Петра хватило присутствия духа обвинить Монса лишь в экономических преступлениях. В вину ему поставили присвоение оброка с деревень, входящих в Вотчинную канцелярию, получение взяток за предоставление места на казенной службе, мздоимство и прочее в том же духе. О Екатерине не было сказано ни слова.

15 ноября 1724 года жителям Петербурга был оглашен царский указ, в котором говорилось следующее: «1724 года в 15-й день, по указу Его Величества Императора и Самодержца Всероссийского объявляется во всенародное ведение: завтра, то есть 16-го числа сего ноября, в 10 часу пред полуднем, будет на Троицкой площади экзекуция бывшему камергеру Виллиму Монсу да сестре его Балкше, подьячему Егору Столетову, камер-лакею Ивану Балакиреву – за их плутовство такое: что Монс, и его сестра, и Егор Столетов, будучи при дворе Его Величества, вступали в дела противные указам Его Величества, не по своему чину укрывали винных плутов от обличения вин их, и брали за то великие взятки: и Балакирев в том Монсу и прочим служил. А подлинное описание вин их будет объявлено при экзекуции».

Примечательно, что к делу Монса был привлечен придворный шут Балакирев, пострадавший, вероятно, только за то, что носил от камергера Екатерине любовные записочки.

Указ императора не остался без внимания. Наутро следующего дня на Троицкой площади перед эшафотом собралась огромная толпа горожан, желающих поглазеть на страшное и кровавое зрелище. К 10 часам утра к площади приблизилась мрачная процессия. Солдаты вели Виллима Монса. Его сопровождал лютеранский пастор. Бывший любовник императрицы, камергер Двора, известный франт и щеголь, предстал теперь перед публикой бледным и изможденным. Он был в нагольном тулупе и с ужасом взирал на шест с заостренным концом, приготовленный для его головы. Очевидцы свидетельствовали, что перед казнью он был тверд духом и только попросил палача отрубить ему голову с первого удара топора.

Между тем церемония казни продолжалась. Перед притихшей толпой зачитали приговор. В это время Монс, обводивший толпу помутневшим взором, не обнаруживал никаких эмоций. Его бледное лицо было словно маска. Когда к нему для последнего слова подошел пастор, он отдал ему последнее оставшееся у него имущество – драгоценные часы с портретом Екатерины на крышке. По сигналу палача он снял тулуп, шейный платок и положил шею на плаху. Как Монс и просил, палач с одного удара снес ему голову с плеч и затем насадил ее на шест. Затем тело бывшего фаворита привязали к специальному колесу, которое тоже выставили на всеобщее обозрение.

Немного отвлечемся от описаний этой кровавой сцены. Это был чуть ли не единственный случай казни в петровское время за взяточничество и казнокрадство. То, что в этом деле были замешаны личные амбиции Петра, подчеркивается тем фактом, что казнили только Виллима из всех привлеченных по этому делу. Взяточничество и казнокрадство при Петре на Руси процветали махровым цветом, и казнить надо было все окружение царя, ан нет, пострадал лишь Монс.

Спустя некоторое время на этом же залитом кровью помосте жестоко высекли кнутом Матрену Балк, Егора Столетова и шута Балакирева. Первую затем сослали в Тобольск, а последних – в пожизненные каторжные работы.

Расскажем немного о персоне Матрены Балк. Как мы уже писали ранее, она была сестрой той самой Анны Монс, первой любовницы Петра. В прошлом она тоже была любовницей царя, а затем стала ближайшей подругой и наперсницей Екатерины, посвященной во все ее сердечные тайны. Она являлась статс-дамой Двора государыни и вышла замуж за генерала Балка. Говорят, что Екатерина очень любила Матрену; возможно, это было связано со страстью государыни к ее брату – Виллиму Монсу. Матрена тоже оказалась замешана в деле своего братца. Как выяснилось, она помогала ему в выгодном посредничестве между придворными, вельможами и Екатериной. После того как Виллим был арестован, пришел черед и Матрены. В ноябре 1724-го ее дважды допрашивали с пристрастием, и испуганная наперсница рассказала, что она получила взятки от почти тридцати лиц, в числе которых были такие высокопоставленные персоны, как светлейший князь Александр Меншиков, царица Прасковья Федоровна, курляндская герцогиня Анна Ивановна, герцог Голштинский Фридрих и многие другие. От них она принимала деньги, дорогие ткани, кофе, муку, даже старые платья и какой-то «возок». В общем, она ничем не чуралась – брала, что дают. После того как над Матреной была совершена публичная экзекуция, ее сослали в Тобольск. Екатерина ничем не могла помочь своей бывшей наперснице. Очевидно, что не взятки были главными в обвинении Матрены, а то, что она способствовала амурной связи между своим братом и Екатериной.

От взяточничества своей матери пострадали и два ее сына – их из Петербурга послали служить в войска, расквартированные в персидской провинции Гилянь. Через шесть дней после экзекуции Матрену повезли в Тобольск. Однако она не успела доехать туда. Пришедшая к власти после смерти Петра Екатерина приказала вернуть ее с дороги и привезти в Москву, а двух ее сыновей «отмазала» от службы в Иране (тогда Персии). Сыновья Матрены при последующих императорах сделали неплохую карьеру.

Сложно сказать, смогла ли бывшая наперсница восстановить свое прежнее влияние на Екатерину, последняя сама только чудом спаслась от подобной экзекуции. О чем она думала, занимаясь сексом с Монсом? О том, что Петр не узнает о ее проделках? Не знаю… Наверное, она надеялась на русское авось – авось Петр ничего не узнает, авось пронесет, авось придворные выгородят ее и так далее. «Основной инстинкт» взял свое.

Неизвестно, присутствовал ли на казни Монса сам Петр – ведь он любил кровавые зрелища, но вот что Екатерины не было там, это точно. Она пребывала в глубокой депрессии из-за казни своего возлюбленного, а пуще всего после тяжелого разговора с Петром. Однако царь решил напоследок поиздеваться над ней. Через три дня после казни Монса Петр, совершая прогулку по городу вместе с Екатериной, умышленно завернул на Троицкую площадь, где на колесе лежал разлагающийся труп ее любовника. Это было сделано нарочно, чтобы принести ей еще большие страдания. Посмотрев на бренное тело Виллима Монса, императрица печально заметила: «Как грустно, что у придворных может быть столько испорченности». Этим она хотела отгородиться от несчастного фаворита, мол, сам виноват. А она святая? Кто бы поверил…

Голову Виллима Монса царь приказал заспиртовать и поместить в Кунсткамеру, где до этого в качестве экспоната уже находилась голова Марии Гамильтон (о ней мы рассказывали в предыдущей главе). По слухам, заспиртованную голову Монса Петр перед тем приказал поставить в спальню своей неверной жены ей в назидание, чтобы больше не блудила. Якобы Екатерина была вынуждена в течение целых пяти месяцев созерцать это кошмарное зрелище. Однако вряд ли такое могло быть, так как Петр умер примерно через месяц после казни Монса. На некоторое время, не больше, он действительно мог поставить банку в спальню Екатерины, с него сталось бы. Уже Екатерина II приказала обе головы уничтожить.

А что же Екатерина? Ей временно пришлось убавить свои аппетиты. Петр запретил коллегиям, то бишь министерствам, принимать от государыни рекомендации и приказания. Денег в одночасье не стало – муж приказал арестовать все ее заграничные счета, перестала получать она деньги и от казны. (У нее были счета в Амстердамском банке, которые она пополняла за счет взяток от лиц, которым грозила опала, заступаясь за них перед Петром.) Для того чтобы рассчитаться с местными торговцами, Екатерина Алексеевна даже была вынуждена занимать деньги у своих фрейлин.

Петр I умер в страшных мучениях 28 января 1725 года. Уже в наше время, в 1970 году, врачи определили, что он скончался от мочекаменной болезни, осложненной возвратом плохо залеченного венерического заболевания. Вероятно, того самого сифилиса, которым его «наградила» Авдотья Ржевская. Хотя Петр и объявил Екатерину императрицей, из-за случая с Монсом он не решился передать ей трон, вернее, не довел акт коронации до логического конца. Известно, что, отправляясь в Персидский поход 1724 года, Петр хотел объявить ее своей наследницей, но после дела Монса разорвал свое завещание.

Петр I вообще не оставил никакого завещания. По закону о престолонаследии 1722 года, подписанному Петром, император сам должен назначать себе преемника, но этого не случилось: жена ему изменила, а другой кандидатуры у него просто не было. Таким образом, вопрос о престолонаследии повис в воздухе.

Екатерина отлично осознавала, что у нее абсолютно никаких прав на престол нет. Поборники старины в цари прочили девятилетнего Петра, сына замученного царевича Алексея. Даже ходили слухи о ее заточении в монастырь вместе с дочерьми.

В таком случае все бывшее окружение Петра I должно было уйти в отставку, а то и поплатиться головой, а им этого ох как не хотелось. Вот они-то и возвели Екатерину на престол. Во главе этой партии стоял бывший любовник Екатерины Александр Меншиков. Еще не успело остыть тело Петра (он умер в 5 часов вечера), как уже в 8 часов в Зимнем дворце собрались высшие чины государства. Стали спорить о наследнике. Екатерина прежде всего опиралась на гвардию. Императрица обещала солдатам немедленную выплату жалованья, задержанного за полтора года, и по 30 рублей награды каждому гвардейцу, который поддержит ее. И гвардия поддержала ее. Так Екатерина, бывшая прачка и проститутка, вступила на Российский престол.

Как мы уже и писали, Екатерина не умела ни читать, ни писать. В глазах Петра I, самого писавшего с чудовищными грамматическими ошибками, это не выглядело предосудительным, но всероссийской императрице подобное было не к лицу. По свидетельству современника, она в течение трех месяцев лишь училась ставить свою подпись под документами. И не более того! Этим, собственно, и ограничивалась ее государственная деятельность. Во главе империи в феврале 1725 года был поставлен Верховный тайный совет из шести человек (как сейчас сказали бы – неконституционный орган, который не подчинялся ни Сенату, ни Синоду), главную скрипку в котором играл Александр Меншиков. Он-то фактически и управлял страной.

А Екатерина, почуяв свободу, пустилась во все тяжкие. У нее пробудились долго сдерживаемые инстинкты – грубая чувственность, стремление к низкому разврату и низменные наклонности ума и плоти. Она была так же свирепа, как и Петр. Как-то раз она собственноручно пытала в застенке свою горничную за какую-то мелкую провинность.

Проведя всю жизнь с Петром, который пил часто и без всякой меры, она тоже пристрастилась к спиртному, и от этого у нее отказали тормоза. После смерти Петра пьянство стало ее постоянным занятием. Все 26 месяцев ее правления были как бы одним сплошным кутежом. Став самодержавной государыней, Екатерина безудержно предалась развлечениям и практически все время проводила на пирах, балах и разнообразных праздниках. А еще ее интересовали наряды. Балы сменялись маскарадами, маскарады – празднествами по случаю награждения орденами. Екатерина даже издала специальный указ, в котором предписывалось знати еженедельно, по четвергам в пятом часу пополудни, собираться у нее на «куртагах». Проводить ассамблеи же предписывалось в остальные дни, и не только у нее, но и других вельмож. С непременным распитием горячительных напитков, естественно.

По свидетельству современника, утро Екатерины начиналось с визита Меншикова. Разговору о государственных делах всегда предшествовал вопрос: «А что бы нам выпить?» – и сразу же опорожнялось несколько стаканов водки (да, Марта Скавронская пила водку именно стаканами!). Затем она выходила в приемную, где уже собирались множество солдат, матросов, работных людей, и всем раздавала милостыню. Если кто просил царицу быть крестной матерью новорожденного ребенка, она никогда не отказывала – как же, появлялся еще один повод выпить. Временами она присутствовала на смотрах гвардейских полков и лично раздавала солдатам водку, не забывая при этом и самой угощаться. Ее день обычно заканчивался вечеринкой в кругу теплой компании, а ночь проводила с одним из своих любовников. В их числе называли обер-прокурора Ягужинского, графа Петра Сапегу, барона Левенвольде, генерал-полицмейстера столицы Антона Девиера. Имена же других, менее именитых и кратковременных любовников императрицы знала только ее личная камеристка. По непроверенным данным, их было не менее 20 человек! Ее спальня превратилась в кабак и притон разврата.

Все придворные дамы и наперсницы Екатерины старались не отставать от своей благодетельницы ни в чем. Таким образом, русский императорский Двор превратился в самый настоящий вертеп и представлял собой картину самого разнузданного разврата. Еще один современник писал: «Нет возможности определить поведение этого двора. День превращается в ночь… Все стоит и ничего не делается… Всюду интриги, искательство, распад…»

От такого нездорового образа жизни и постоянного пьянства (благо еще, что она не курила, как Петр, крепкого табаку) у ранее крепкой, свежей и здоровой Екатерины начались проблемы. «Секс-бомба» тяжело заболела. В марте 1727 года у нее появилась опухоль на ногах, которая стала быстро подниматься к бедрам. У нее начались приступы кашля, обнаружилась лихорадка. В апреле она слегла в постель, а 6 мая умерла совсем молодой, в 43 года, и была похоронена рядом с мужем в Петропавловском соборе Петербурга. Перед смертью Екатерины I Александр Меншиков заставил ее написать завещание, согласно которому власть в стране передавалась малолетнему царевичу Петру, сыну несчастного Алексея Петровича, замученного отцом в 1718 году. Он надеялся стать при нем регентом.

Так кем же была русская императрица Екатерина I? Если следовать логике, то она была двоемужницей, имела множество любовников, включая фельдмаршала Шереметева, генералиссимуса Меншикова, Виллима Монса и императора Петра I, но так и осталась фру Иоганн Крузе, в девичестве Марфой Жаворонковой.

Р.?S. Интересно, что заказанной Петром I для коронации Екатерины короной не пожелала воспользоваться ни одна из будущих императриц Всероссийских. Они считали для себя позором надевать корону, которая была изготовлена для безродной прибалтийской потаскухи. Каждая из них теперь заказывала себе собственную корону.

Глава XI Императрица Нарисовать словесный портрет императрицы чрезвычайно сложно, прежде всего потому, что оригинал был крайне многолик. Историку грозит опасность впасть в крайность: превратиться в панегириста ее личности, либо, напротив, в хулителя. За множеством

Екатерина II Великая, императрица России (1729–1796) Принцесса София Фредерика Августа Анхальт-Цербстская, в православном крещении названная Екатериной Алексеевной и ставшая русской императрицей Екатериной II, родилась 2 мая 1729 года в Штеттине, в семье принца Христиана

Виват, императрица! Мой знак Зодиака - Овен. Самое странное, что я действительно обладаю многими достоинствами и недостатками Овнов - упрямцев, карабкающихся по каменистым склонам, одолевающих препятствия и преграды. Я всегда иду напрямик и говорю правду в лицо.Михаил

Просто Екатерина Фурцева Министр культуры СССР Екатерина Фурцева Поздним вечером 24 октября 1974 года около элитного «цековского» дома на улице Алексея Толстого остановился правительственный лимузин. Вышедшая из машины немолодая, красиво одетая женщина уставшим голосом

Императрица Душный июльский полдень. По площадям и улицам Твери носятся серые облака пыли. Хотя после пожара 1763 года город из деревянного стал каменным, улицы по-прежнему были немощеными и в дождливую пору превращались в непролазную грязь, а в сухое время утопали в мягкой

Русская Мессалина Императрица Екатерина II В императрице Екатерине Великой постоянно жила какая-то вечно не умирающая тяга к любви. Даже в зрелые годы она увлекалась молодыми гвардейскими офицерами. Все они, как на подбор, были богатырского телосложения, сильными,

Императрица Екатерина II Великая 1729–1796

Императрица Екатерина II (1684–1729) …тебе Бог помогает и благословляет, ты покрыт славою, я посылаю к тебе лавровый венец, который ты заслужил… София Фредерика Августа Ангальт-Цербстская – такое имя при рождении получила дочь губернатора небольшого немецкого городка

Императрица Екатерина II – князю Г. А. Потемкину (15 ноября 1789 года) Друг мой любезный, князь Григорий Александрович. Недаром я тебя люблю и жаловала, ты совершенно оправдываешь мой выбор и мое о тебе мнение; ты отнюдь не хвастун, и выполнил все предположения, и цесарцев

Екатерина Радзивилл (30 марта 1858–12 мая 1941) Княгиня-аферистка Германия и Южная АфрикаВ 1884 году в течение нескольких недель светские круги Европы были скандализированы и в то же самое время немного позабавлены письмами некоего графа Павла Василия, которые печатались

Ранние годы

Сведения о молодости Екатерины I содержатся в основном в исторических анекдотах и недостаточно достоверны. До сих пор точно не определены её место рождения и национальность.

По одной из версий, родилась она на территории современной Латвии , в исторической области Видземе , входившей на рубеже XVII -XVIII веков в состав шведской Ливонии , в семье латышского или литовского крестьянина родом из окрестностей Кегумса . По другой версии, будущая императрица родилась в Дерпте (ныне Тарту , Эстония) в семье эстонских крестьян .

В связи с Екатериной I называется ещё одна фамилия - Рабе. По одним данным, Рабе (а не Крузе) - это фамилия её первого мужа-драгуна (эта версия попала в художественную литературу, например, роман А. Н. Толстого «Пётр Первый»), по другим - это её девичья фамилия, а некто Иоганн Рабе был её отцом .

В настоящее время появилась гипотеза о её белорусском происхождении. Якобы отец Екатерины, Самуил Скавронский, был в услужении у Казимира Яна Сапеги , проживал в Минске и бежал в Лифляндию . Там он поселился недалеко от Мариенбурга .

-1725 годы

Любовница Петра I

В Мариенбурге Шереметев захватил 400 жителей. Когда пастор Глюк в сопровождении своей челяди пришёл ходатайствовать о судьбе жителей, Шереметев приметил служанку Марту Крузе и силой взял её к себе в любовницы. Через короткое время примерно в августе 1703 года её хозяином стал князь Меншиков , друг и соратник Петра I . Так рассказывает француз Франц Вильбуа , находившийся на русской службе во флоте с 1698 года и женатый на дочке пастора Глюка. Рассказ Вильбуа подтверждается другим источником, записками 1724 года из архива ольденбургского герцога . По этим запискам Шереметев отправил пастора Глюка и всех жителей крепости Мариенбург в Москву , Марту же оставил себе. Меншиков, забрав Марту у пожилого фельдмаршала несколько месяцев спустя, сильно рассорился с Шереметевым.

Шотландец Питер Генри Брюс в «Мемуарах» излагает историю (со слов других) в более благоприятном для Екатерины I свете. Марту забрал полковник драгунского полка Баур (позднее ставший генералом):

«[Баур] немедленно приказал поместить её в свой дом, который препоручил её заботам, дав ей право распоряжаться всей прислугой, причем та вскоре же полюбила новую управительницу за её манеру домохозяйства. Генерал позже часто говорил, что его дом никогда не был так ухожен, как в дни её пребывания там. Князь Меншиков, который был его патроном, однажды увидел её у генерала, тоже отметив нечто необычайное в её облике и манерах. Расспросив, кто она и умеет ли готовить, он услышал в ответ только что поведанную историю, к которой генерал присовокупил несколько слов о достойном её положении в его доме. Князь сказал, что именно в такой женщине он сильно сейчас нуждается, ибо самого его теперь обслуживают очень плохо. На это генерал отвечал, что он слишком многим обязан князю, чтобы сразу же не исполнить то, о чем тот лишь подумал - и немедленно позвав Екатерину, сказал, что перед нею - князь Меншиков, которому нужна именно такая служанка, как она, и что князь сделает все посильное, дабы стать, как и он сам, ей другом, добавив, что слишком уважает её, чтобы не дать ей возможности получить свою долю чести и хорошей судьбы».

«Так обстояли дела, когда царь, проезжая на почтовых из Петербурга, который назывался тогда Ниеншанцем, или Нотебургом, в Ливонию, чтобы ехать дальше, остановился у своего фаворита Меншикова, где и заметил Екатерину в числе слуг, которые прислуживали за столом. Он спросил, откуда она и как тот её приобрел. И, поговорив тихо на ухо с этим фаворитом, который ответил ему лишь кивком головы, он долго смотрел на Екатерину и, поддразнивая её, сказал, что она умная, а закончил свою шутливую речь тем, что велел ей, когда она пойдет спать, отнести свечу в его комнату. Это был приказ, сказанный в шутливом тоне, но не терпящий никаких возражений. Меншиков принял это как должное, и красавица, преданная своему хозяину, провела ночь в комнате царя… На следующий день царь уезжал утром, чтобы продолжить свой путь. Он возвратил своему фавориту то, что тот ему одолжил. Об удовлетворении царя, которое он получил от своей ночной беседы с Екатериной, нельзя судить по той щедрости, которую он проявил. Она ограничилась лишь одним дукатом, что равно по стоимости половине одного луидора (10 франков), который он сунул по-военному ей в руку при расставании».

«Звук голоса Катерины успокаивал Петра; потом она сажала его и брала, лаская, за голову, которую слегка почесывала. Это производило на него магическое действие, он засыпал в несколько минут. Чтоб не нарушать его сна, она держала его голову на своей груди, сидя неподвижно в продолжение двух или трех часов. После того он просыпался совершенно свежим и бодрым».

В личных письмах царь проявлял необычную для него нежность к супруге: «Катеринушка, друг мой, здравствуй! Я слышу, что ты скучаешь, а и мне не безскучно … » . Екатерина Алексеевна родила мужу 11 детей, но почти все они умерли в детстве, кроме Анны и Елизаветы . Елизавета позже стала императрицей (правила в -), а прямые потомки Анны правили Россией после смерти Елизаветы, с по . Один из умерших в детстве сыновей, Пётр Петрович , после отречения Алексея Петровича (старшего сына Петра от Евдокии Лопухиной) считался с февраля 1718 года до своей смерти в 1719 году официальным наследником российского престола.

Петр I и Екатерина I катаются по Неве

Иностранцы, с вниманием следившие за русским двором, отмечают привязанность царя к супруге. Бассевич пишет про их отношения в 1721 году :

«Он любил видеть её всюду. Не было военного смотра, спуска корабля, церемонии или праздника, при которых бы она не являлась… Екатерина, уверенная в сердце своего супруга, смеялась над его частыми любовными приключениями, как Ливия над интрижками Августа; но зато и он, рассказывая ей об них, всегда оканчивал словами: ничто не может сравниться с тобою.»

Потомство Петра I от Екатерины I

Приход к власти

Народное большинство было за единственного мужского представителя династии - великого князя Петра Алексеевича , внука Петра I от погибшего при допросах старшего сына Алексея . За Петра Алексеевича была родовитая знать (Долгорукие , Голицыны), считавшая его единственно законным наследником, рождённым от достойного царской крови брака. Граф Толстой , генерал-прокурор Ягужинский , канцлер граф Головкин и Меншиков во главе служивой знати не могли надеяться на сохранение полученной от Петра I власти при Петре Алексеевиче ; с другой стороны, коронация императрицы могла быть истолкована как косвенное указание Петра на наследницу. Когда Екатерина увидела, что больше нет надежды на выздоровление мужа, то поручила Меншикову и Толстому действовать в пользу своих прав. Гвардия была предана до обожания умирающему императору; эту привязанность она переносила и на Екатерину.

На заседание Сената явились офицеры гвардии из Преображенского полка , вышибив дверь в комнату . Они откровенно заявили, что разобьют головы старым боярам, если те пойдут против их матери Екатерины. Вдруг раздался с площади барабанный бой: оказалось, что перед дворцом выстроены под ружьем оба гвардейских полка. Князь фельдмаршал Репнин , президент военной коллегии, сердито спросил: «Кто смел без моего ведома привести сюда полки? Разве я не фельдмаршал? » Бутурлин , командир Семеновского полка, отвечал Репнину , что полки призвал он по воле императрицы, которой все подданные обязаны повиноваться, «не исключая и тебя », добавил он внушительно.

Благодаря поддержке гвардейских полков удалось убедить всех противников Екатерины отдать ей свой голос. Сенат «единодушно» возвел её на престол, назвав «всепресветлейшей, державнейшей великой государыней императрицей Екатериной Алексеевной, самодержицей всероссийской » и в оправдании объявив об истолкованной Сенатом воле покойного государя. Народ был очень удивлен восшествием в первый раз в российской истории на престол женщины, однако волнений не было.

При Петре она светила не собственным светом, но заимствованным от великого человека, которого она была спутницею; у неё доставало уменья держать себя на известной высоте, обнаруживать внимание и сочувствие к происходившему около неё движению; она была посвящена во все тайны, тайны личных отношений окружающих людей. Её положение, страх за будущее держали её умственные и нравственные силы в постоянном и сильном напряжении. Но вьющееся растение достигало высоты благодаря только тому великану лесов, около которого обвивалось; великан сражен - и слабое растение разостлалось по земле. Екатерина сохранила знание лиц и отношений между ними, сохранила привычку пробираться между этими отношениями; но у неё не было ни должного внимания к делам, особенно внутренним, и их подробностям, ни способности почина и направления.

Портрет А. Д. Меншикова

Внешняя политика

За 2 года правления Екатерины I Россия не вела больших войн, только на Кавказе действовал отдельный корпус под началом князя Долгорукова , стараясь отбить персидские территории, пока Персия находилась в состоянии смуты, а Турция неудачно воевала с персидскими мятежниками. В Европе Россия проявляла дипломатическую активностью в отстаивании интересов голштинского герцога (мужа Анны Петровны , дочери Екатерины I) против Дании. Подготовка Россией экспедиции для возврата герцогу Голштинскому отнятого датчанами Шлезвига привела к военной демонстрации на Балтике со стороны Дании и Англии.

Другим направлением русской политики при Екатерине было обеспечение гарантий Ништадтского мира и создание антитурецкого блока. В 1726 году правительство Екатерины I заключило Венский союзный договор с правительством Карла VI , ставший основой русско-австрийского военно-политического альянса второй четверти XVIII века .

Конец правления

Екатерина I правила недолго. Балы, празднества, застолья и кутежи, следовавшие непрерывной чередой, подорвали её здоровье, и с 10 апреля императрица слегла. Кашель, прежде слабый, стал усиливаться, обнаружилась лихорадка, больная стала ослабевать день ото дня, явились признаки повреждения лёгкого. Царица скончалась от осложнений абсцесса лёгкого . По другой маловероятной версии, смерть наступила от жесточайшего приступа ревматизма.
Правительству пришлось срочно решать вопрос о престолонаследии.

Вопрос о престолонаследии

Екатерина I. Портрет неизвестного художника.

Екатерину удалось легко возвести на престол вследствие малолетства Петра Алексеевича , однако в русском обществе были сильные настроения в пользу взрослевшего Петра , прямого наследника династии Романовых по мужской линии. Императрица, встревоженная подметными письмами, направленными против указа Петра I от 1722 года (по которому царствующий государь имел право назначать себе любого преемника), обратилась за помощью к своим советникам.

Последующие статьи относились к опеке над несовершеннолетним императором; определяли власть Верховного Совета, порядок наследия престола в случае кончины Петра Алексеевича. Согласно завещанию, в случае бездетной кончины Петра его преемницей становилась Анна Петровна и её потомки («десценденты»), затем её младшая сестра Елизавета Петровна и её потомки, и лишь затем родная сестра Петра II Наталья Алексеевна . При этом те претенденты на престол, которые были бы не православного вероисповедания или уже царствовали за рубежом, из порядка наследования исключались. Именно на завещание Екатерины I 14 лет спустя ссылалась Елизавета Петровна в манифесте, излагавшим её права на престол после дворцового переворота г.

11-я статья завещания изумила присутствовавших. В ней повелевалось всем вельможам содействовать к обручению Петра Алексеевича с одной из дочерей князя Меншикова, а затем по достижении совершеннолетия содействовать их браку. Буквально: «тако же имеют наши цесаревны и правительство администрации стараться между его любовью [великим князем Петром] и одною княжною князя Меншикова супружество учинить».

Такая статья явно свидетельствовала о персоне, участвовавшей в составлении завещания, однако для русского общества право Петра Алексеевича на престол - главная статья завещания - было бесспорно, и волнений не возникло.