Я вздрагиваю от холода,-
Мне хочется онеметь!
А в небе танцует золото,
Приказывает мне петь.
Томись, музыкант встревоженный,
Люби, вспоминай и плачь,
И, с тусклой планеты брошенный,
Подхватывай легкий мяч!
Так вот она, настоящая
С таинственным миром связь!
Какая тоска щемящая,
Какая беда стряслась!
Что, если, вздрогнув неправильно,
Мерцающая всегда,
Своей булавкой заржавленной
Достанет меня звезда?
Андрей Агафонов
Замысел данного эссе возник запутанно и мрачно: из холодной вражды, из горделивого нарочитого непонимания. Порвав с приятелем-филологом, избравшим целью своей научной деятельности поэзию Мандельштама, я решил добить его заочно - перещеголять. Обставить там, где он обязан расхаживать ферзем по долгу службы; влепить пощечину под видом дискуссии... Но потом я раскаялся в своей гордыне: "Ну и что, напишу о Мандельштаме лучше его, это ведь нетрудно, трудно хуже написать..." И тема увлекла меня сама по себе.
Я кстати объясню, почему трудно написать хуже (а то еще воспримет кто-нибудь предыдущее замечание за ребяческий оговор) - в двух абзацах: достаточно, чтобы покончить с филологией.
В самом этом слове содержатся одновременно преувеличение и пустота: оно состоит из суффикса и префикса, но лишено смыслообразующего корня. Некая "склонность" к некоему "языку". И черт бы с ним, с туманным определением, если б не дребезжала все фальшивее в этом тумане струна мании величия: из сугубо прикладной, практической дисциплины (вроде бухгалтерского учета) филология возмечтала вымахать в "искусство над искусством", в литературный трибунал. Вместо того, чтобы заниматься изучением, сопоставлением и анализом свойств языка, то есть чем-то, предшествующим собственно литературе, филологи взялись извлекать квинтэссенцию из готовых шедевров; странная претензия! Из служанки не выйдет дамы. Но не зря же говорят, что нахальство - второе счастье, и вот уже никого не удивляет словосочетание "анализ творчества поэта Мандельштама". Анализом творчества Господа Бога вы не пробовали заняться?! Я знаю, что даже среди профессиональных филологов попадаются чудаки, искренне любящие литературу: неужели же им не ясно, что они имеют дело со Вселенной, и "анализировать" ее - не дано, можно только догадываться о некоторых вещах?..
Давайте вернемся к некоторым простым и неоспоримым истинам. Искусством является то, что дает катарсис - очищение через ощущение своей причастности ко всему сущему. А это всегда - страдание, всегда - трагедия, пускай страдание светлое, а трагедия - оптимистическая, потому что из человека, самодостаточного, как ему казалось, вытягивают жилы, выпрастывают нервы, и вот они звенят и надрываются от малейшего ветерка, эти связующие его и Вселенную нити. Легчайшая пушинка - конвульсия, судорога, спазм, припадок, обморок, агония! И - да - затем просветление, экстаз, эйфория... Но - анализ ?! Какой может быть анализ с комом в горле?! На смертном ложе - ибо каждый раз будто умираешь и рождаешься заново - какая наука ?! Право же, надо очень ненавидеть либо себя, либо искусство, чтобы до такой степени лелеять "искусство в себе"... То есть - "науку об искусстве"...
Следует ли из вышесказанного, что возбраняется писать о словах? Да конечно же, нет! Яблочко от яблони, огонь от огня - старые книги, сгорая, рождают новые, из поэтической строчки возникает многотомная сага, культура целого народа вычеркивается десятком безумных фраз... Все длится марафон. Но когда это возможно, огонь от огня? Когда творец воспринимает другого творца . Воспринимает сострадая, завидуя, болея его болью или его наслаждением... И свое сострадание, свою зависть, свою боль он выражает такими, например, словами: "Есть прекрасный русский стих, который я не устану твердить в московские псиные ночи, от которого, как наваждение, рассыпается рогатая нечисть. Угадайте, друзья, этот стих - он полозьями свищет по снегу, он ключом верещит в замке, он морозом стреляет в комнату:
не расстреливал несчастных по темницам...
Вий читает телефонную книгу на Красной площади. Поднимите мне веки... Дайте Цека..."
А потом приходит профессиональный филолог, холодный сапожник, мнимый больной - и пишет пухлую диссертацию на тему "Переосмысление О.Э.Мандельштамом лирики С.А.Есенина в свете гуманистических традиций русской литературы". Патологоанатомы, некрофилы, мясники! Где набраться липкой бумаги на тебя, неисчислимая гуманистическая филолочь?!
Конечно, можно разобрать по косточкам "поэтический синтаксис" поэта Мандельштама: "То ундервуда хрящ: скорее вырви клавиш - и щучью косточку найдешь". Можно рассуждать о наиболее употребительных временах глаголов, обилии предикативных связок и частотности употребления многоточий. Что с того, что никому от этого ни холодно, ни жарко, ни Мандельштаму, ни самому филологу! Ученый! Доктор, мать твою! Ты доживи до этого состояния, до застывшей на губах ухмылочки, до воровского взгляда исподлобья и рыбьей тоски в душе, до легкой рассеянности пополам с жестокой самоиронией:
Меня преследуют две-три случайных фразы -
Весь день твержу: печаль моя жирна .
О Боже, как черны и синеглазы
Стрекозы смерти, как лазурь черна!
Доживи и выживи , пропитайся этим, промаслись!
Но как же, как же - пятна оставлять на документе!.. Нельзя-с, протокол...
Есть еще другие "исследователи" - те, что надеются снискать авторитет не среди коллег (сухарей, синих чулков), а среди толпы. Они обращаются к читателю - и обращаются с ним, как с полным мудаком, призванным только рот открывать от их балаганной сноровки. Основоположник этого стиля "литературной смази" - Набоков - учился в том же Тенишевском коммерческом училище, что и Мандельштам. Вот и затравка для очередной бойкой брехни: танцуем от биографии, замешиваем на скандале, дешевой мистике и комариной, золотушной иронии... Все в ход: бабушка поэта, знавшая по-русски единственное слово "Покушали?", драки на лестнице, комичные дуэли, нелепая внешность, цифирь... Интеллектуализму бы еще подсыпать... Вот-де, в 1889-м родилась Ахматова, в 90-м - Пастернак, в 91-м - Мандельштам, в 92-м - Цветаева, в 93-м - Маяковский... Ведь это же что-нибудь значит?! И готова концепция.
При кажущейся противоположности официозной филологии - те же яйца, только в профиль. Опять никому дела нет до самого предмета разговора. Опять главная забота - соблюдение правил игры, а Мандельштам тут случайно, мог бы быть другой кто-нибудь. Одни олухи канонизируют поэта, другие непременно обгадят: гармония!
Я вроде бы взялся писать о Мандельштаме, а не о его исследователях...
"Дошло до того, что в ремесле словесном я ценю только дикое мясо, только сумасшедший нарост: "И до самой кости ранено все ущелье криком сокола" - вот что мне надо... Все произведения мировой литературы я делю на разрешенные и написанные без разрешения. Первые - это мразь, вторые - ворованный воздух".
Я знаю, у кого Мандельштам украл свой воздух; но было бы лучше для меня, если б я этого не знал. Если бы дрожь узнавания собственных ощущений не пробегала по мне при чтении фраз, подобных вышеприведенной...
Конечно, полотна Босха: "там щавель, там вымя птичье, хвои павлинья кутерьма, - ротозейство и величье и скорлупчатая тьма. Тычут шпагами шишиги, в треуголках носачи, на углях читают книги с самоваром палачи..." Или это: "и маршируют повзвоздно полки птиц голенастых по желтой равнине". Или это: "Мы прошли разряды насекомых с наливными рюмочками | глаз". А вот две строчки, которыми он выдал себя с головой: "Что, если Ариост и Тассо, обворожающие нас - чудовища с лазурным мозгом и чешуей из влажных глаз?" Но ведь, чтобы понять и полюбить Босха ("нет истины, где нет любви" - Пушкин), чтобы проникнуться им, осознать частью себя, надо быть - даже стать! - глубоко несчастным человеком... Разорванным... Гниющим заживо... Ведь то, что они изображали - один красками, другой словами, - это распад, разложение, необоримый Ужас (Мандельштам - поэт Ужаса par exellence), непрекращаемый слизисто-глазасто-зубастый кошмар, - куда же ты, исследователь?! Хоть раз ты сказал о себе с омерзением, но и с восторгом:
И, сознанье свое заговаривая
Полуобморочным бытием,
Я ль без выбора пью это варево,
Свою голову ем под огнем!
Огромная серая цикада, ночная царица заброшенных погостов, разящая известью и аммиаком - вот истинная Муза Мандельштама! Вдохновительница... Богиня... Неужели этот чудовищный поэт - тот же, что жеманничал когда-то, делал губки бантиком:
"Я блуждал в игрушечной чаще и открыл лазоревый грот. Неужели я настоящий, и действительно смерть придет?" А в сборнике стихотворений 1928 года первые же строчки: "Нельзя дышать, и твердь кишит червями, и ни одна звезда не говорит... "
Что случилось? Когда смерть, которая, якобы, когда-то там "придет", поселилась в нем и уже не оставляла до последней минуты? Дьявольщина, тяготение ко злу - отмечали и ранние, "каменные" стихи Мандельштама, столь любезные филологам (и еще бы! Очень удобные стихи, правильные, все, как Гумилев учил; если бы в них еще отсутствовал напрочь талант - идеальным полигоном были бы для литературоведческих стрельбищ), но ужаса перед разлетающейся на куски, на фрагменты действительностью, перед слепыми вариациями, слепленьями этих кусков, упоения этим ужасом - в "Камне" не было. Осторожно - в "Tristia":
Тонкий воздух кожи. Синие прожилки.
Белый снег. Зеленая парча.
Всех кладут на кипарисные носилки,
Сонных, теплых вынимают из плаща...
А потом были стихотворения конца двадцатых... И страшные воронежские стихи... Я думаю, то, что случилось с Мандельштамом после "Камня" - не его тайна. Не потому ли он так легко, истерично легко менял вероисповедания...
Поэтика Мандельштама! Не стремитесь... не загадывайте делать открытий в поэтике Мандельштама! Такие "открытия" возможны - когда что-то треснет в голове у вашего ребенка, и мозги его превратятся в дымящуюся, свежесваренную цветную капусту; когда женщина изменит вам с балаганным лилипутом, с обезьяной, с мертвецом; когда ваш Бог сбросит старую шкуру и вылезет наружу - навстречу вашей вере - новенький, розовый, обваренный, весь еще в бело-желтых потеках прежнего гноя, с шевелящимся в паху морковным хвостиком; когда тополиным пухом забьет вам глотку, и выплюнуть не сможете вы... Свист разрываемой марли да рокот гитары карболовой... Ланцет, отсекающий темную, сладкую плоть... Все является только сифилисом... Играй же, на разрыв аорты, с кошачьей головой во рту... Резюмировать?..
Я утверждаю, что для восприятия поэзии Мандельштама надо осознанно изувечить себя, искалечить, исковеркать свою душу (то же касается искусства в целом, но это отдельный разговор). Что открытое восприятие этой поэзии и есть увечье, травма, катастрофа... Почему бы братцам-филологам не поохотиться за какой-либо более безопасной дичью? "Послушай: далеко на озере Чад изысканный бродит жираф..."
Убирайтесь со своими книгами, со своими диссертациями - туда, в Африку...
1996, Екатеринбург
Произведение относится к раннему творчеству поэта и по жанровой направленности является лирической поэзией, вошедшей во второе издание поэтического сборника «Камень».
Центральной темой стихотворения представляется проблема творчества, при раскрытии которой художник описывается поэтом как марионетка, игрушка неведомой высшей силы, дающей указание творцу заниматься искусством.
Композиционная структура, состоящая из четырех строф и шестнадцати строчек, демонстрирует лирического героя в качестве художника, ноша которого нелегка, поскольку исполнение творческого акта осуществляется помимо воли творческого человека, сопровождаемое тоской, болью, желанием онеметь и, в конечном итоге, прекратить человеческое существование. Но в связи с отсутствием выбора со стороны высших сил поэт имеет определенное предназначение и обязан ему следовать.
Отличительной особенностью стихотворения является изображение воздействия высшей силы на духовное состояние творческого человека, выражающееся во внешних ритмах в виде подбрасывания легкого мячика, танца золота, дрожания небесного светила, ассоциирующиеся со звуками шаманских бубнов.
В качестве стихотворного размера поэт выбирает в произведении «Я вздрагиваю от холода» форму трехударного дольника в сочетании с перекрестной рифмовкой и двухсложной стопой, делающей ударения на разных слогах, при отсутствии семантического ядра.
Вторая условная часть стихотворения, начинающаяся со слов «Люби, вспоминай, плачь» имеет автобиографический оттенок, в котором находит отражение недолгие чувства юного поэта, закончившиеся неудачей в любовных отношениях, но явившиеся в его стихотворениях в виде истинного факта искусства. При этом автор рассматривает в повествовании творческого человека как преобразователя собственных страданий и переживаний в музыкальную оболочку, наполненную тоской и болью отчаяния, заставляющих ощущать телесную дрожь от холодного чувства.
Смысловая нагрузка стихотворения «Я вздрагиваю от холода» подчеркивает авторский замысел, заключающийся в убеждении поэта о творческом даре, дающемся человеку от высшей силы в виде наказания, а не необычайного блага, но при этом, осознав этот дар, поэт пытается распознать сущность вечности и человеческой жизни, истинных земных чувств, собственный душевный мир, а также манящие далекие миры.
Анализ стихотворения Я вздрагиваю от холода по плану
Возможно вам будет интересно
- Анализ стихотворения Батюшкова К другу
Каждый поэт в какой-то степени реагирует на действительность, он обладает собственной системой философских взглядов или просто неким набором принципов, мировоззрением. Так или иначе, отношение к внешнему и внутреннему
- Анализ стихотворения Невыразимая печаль Мандельштама
Очень часто анализируя стихотворения Мандельштама, литераторы не принимают во внимание тот факт, что поэт мучился от стенокардии и астмы. Возможная скоропостижная смерть держала его в постоянном страхе
- Анализ стихотворения Запели тесаные дроги Есенина
Есенин часто называл себя поэтом деревни и, более того, единственным оставшимся поэтом деревни. Во многом суть творчества Сергея Александровича заключалась в распространении и сохранении того духа, который он впитал в себя с самого детства.
- Анализ стихотворения Седое небо надо мной Бунина
Наверное, человек начинает задумываться о смысле жизни лишь в том случае, когда ему остается жить совсем немного. А вот когда у него впереди еще очень много времени он просто живет для себя и ни о чем не задумывается.
- Анализ стихотворения Чужая Бунина
Бунин испытал очень тяжелые разочарования и потери. Первое бракосочетание поэта не увенчалось успехом, да и еще хуже большим горем. Сын Бунина Николай заболел менингитом в пять лет
«Я вздрагиваю от холода…» Осип Мандельштам
Я вздрагиваю от холода, -
Мне хочется онеметь!
А в небе танцует золото,
Приказывает мне петь.Томись, музыкант встревоженный,
Люби, вспоминай и плачь,
И, с тусклой планеты брошенный,
Подхватывай легкий мяч!Так вот она, настоящая
С таинственным миром связь!
Какая тоска щемящая,
Какая беда стряслась!Что, если, вздрогнув неправильно,
Мерцающая всегда,
Своей булавкой заржавленной
Достанет меня звезда?
Анализ стихотворения Мандельштама «Я вздрагиваю от холода…»
В 1913 году на собственные средства Мандельштам напечатал дебютный сборник под названием «Камень». Впоследствии книга несколько раз переиздавалась, причем содержание ее менялось. В 1916-м свет увидел второй выпуск, который включил в себя стихотворение «Я вздрагиваю от холода…», впервые опубликованное четырьмя годами ранее. Главная его тема – творчество. Художник в тексте предстает в качестве своеобразной марионетки, игрушки высших сил, о которых ничего неизвестно, - танцующее в небе золото приказывает ему петь. Творческий акт фактически совершается против воли поэта. Более того – он вызывает тоску, боль, желание онеметь, едва ли не равное желанию и вовсе не существовать. Несомненно, художник – избранник, но ноша его не легка. Ему просто необходимо следовать собственному предназначению. Кажется, выбора высшие силы, управляющие им, не предоставляют. Поэт избран к служению, хотя и не желает этого. В современной популярной культуре (в фильмах, книгах) в подобной ситуации нередко оказываются медиумы или экстрасенсы. Нечто схожее, согласно поверьям некоторых народов, свойственно и шаманам. Интересно, что в стихотворении «Я вздрагиваю от холода…» явно присутствует идея воздействия на поэта внешних ритмов, имеющих разное происхождение, - подбрасывание легкого мяча, танец золота, дрожание небесных светил. Все это вызывает ассоциации со стуком шаманского бубна.
Творческий человек в рассматриваемом тексте – преобразователь своих переживаний в музыку. Стоит особое внимание обратить на строку из второй строфы: «…Люби, вспоминай и плачь…». Скорей всего, она носит автобиографический характер. В ней нашла отражение недолгая любовь, захватившая юного Мандельштама летом 1911 года. Жизненная неудача превращается в факт искусства. Согласно философии Осипа Эмильевича, ничего хорошего в этом нет – лишь упомянутые выше тоска да боль. «Я вздрагиваю от холода…» - своего рода спор с немецким философом Фридрихом Ницше, в мировоззрении которого понятие танца занимает важнейшее место. Для него танец – выражение дионисийского, то есть стихийного начала. Заратустра, называемый плясуном, говорит, что «нужно носить в себе еще хаос, чтобы быть в состоянии родить танцующую звезду». Творческий акт у Ницше – акт творения, творец – теург. Соответственно, видится в этом благо. Мандельштам же, как говорилось выше, дар, которым наделен поэт, воспринимает, скорее, в качестве наказания.